Мать обняла дочь за плечи.
– Зачем цепью, есть и другие способы.
И многоопытная женщина доченьку просветила, доведя до нее десять главных постулатов:
1. Дай ему почувствовать, что он твой защитник.
2. Интересуйся его мнением.
3. Покажи, что он тебе дорог, но ты не боишься его потерять.
4. Хвали его.
5. Оставляй одного с полной свободой.
6. Повышай его самооценку.
7. Доставляй радость.
8. Дари наслаждение.
9. Будь образцовой хозяйкой.
10. Не трогай, когда он не в настроении.
В дальнейшей беседе выяснилось, что на интуитивном уровне всех десяти заповедей Тамара и так придерживалась. Мать задумалась и подвела черту:
– Ну, тогда только беременность.
Встречались они долго, не один год, но, как известно, страсть имеет свойство затухать. Это любовь надолго, а страсть рано или поздно проходит. Виделись они все реже, Штирлиц списывал это на занятость, все-таки выпускной курс. К моменту возвращения со стажировки они не виделись около трех месяцев, и визит мамаши если и не напугал, то вселил уверенное чувство беспокойства.
* * *
Ровно в 15.00 Штирлиц сложил «секреты» в чемодан и, смачно плюнув на пластилин, приложил личную печать. Сдал чемодан в секретную часть и вышел в город, первый раз за пять лет вышел в дурном настроении. В голове крутился один вопрос: «Что ей надо-то?» Он сознавал, что приходила Томкина мать неспроста, а вот зачем, он понять не мог. Так в раздумьях и не заметил, как оказался у двери квартиры. Ни цветов, ни вина, ни тортика у него с собой не было. Ну и бог с ними, обойдутся, через пару месяцев на флот, нужно заканчивать всю эту канитель.
Штирлиц решительно нажал кнопку дверного звонка. Дверь почти сразу открылась, его ждали. На пороге стояла Тамара с отчетливо выпирающим животиком.
Тут его хватил столбняк. Женщины под руки завели Володю в квартиру и усадили за стол. Штирлиц лихорадочно соображал, ища выход: «Почему, собственно, я? В оркестре двадцать шесть человек. Главное сейчас молчать, ничего не говорить». Он и предположить не мог, что пал жертвой коварного заговора.
Мать завалила его тарелку разносолами и налила в рюмку водки.
– Ну что, будущий папаша, рад?
Штирлиц выпил и закусил, на него требовательно смотрели две пары глаз, пауза становилась неприличной. Волохов отер пот со лба и честно ответил:
– Не очень.
Дальнейшая беседа походила на слушания в суде, где мать была прокурором, Тамара – потерпевшей, а Штирлиц подсудимым.
Прокурорша подвела черту:
– Ваша личная жизнь – это ваше личное дело, но…
Штирлиц насторожился, он знал, что все сказанное до «но» не считается. Представитель обвинения продолжила:
– …но ребенок должен родиться в полной семье и в свидетельстве о рождении иметь отца, а не прочерк.
Подсудимый замкнулся, решив показаний против себя не давать, и сосредоточился на петрушке, которая венчала главный кулинарный изыск советской эпохи – салат оливье.
В разговор активно включилась потерпевшая. Мать с дочерью, регулярно подливая в рюмку, охмуряли его, как ксендзы Адама Козлевича.
– Ну право дело, не в политотдел же идти, это уж совсем не по-людски.
Штирлиц согласно кивнул.
– Ну не хочешь ты с Томкой жить, и не надо. Ребенок родится, и через два месяца разведетесь.
Это уже был компромисс, хотя Штирлиц все равно не понимал, зачем жениться на всей девушке, если тебе нравятся только отдельные части ее тела.
Хоть и прозвали Волохова Штирлицем, но был-то он русским, а русского человека от других отличает излишняя наивность и доверчивость. Вот и гадай, что это – трогательная черта характера или недостаток? А может, и вовсе признак чистоты души?
Что тут поделать, подвела Штирлица наивная доверчивость вкупе с врожденным простодушием. Поддался Володя на уговоры, голубиная душа, а тут еще и водка, и гусь с оливье, и намек про политотдел.
Сдулся Волохов и дал добро.
Погожим майским днем Штирлиц прохаживался у входа в районное отделение загса, ожидая приезда Тамары с матерью.
Из подъехавшего такси вышла невеста, мать поддерживала ее за руку. С момента судьбоносной встречи они не виделись, и Володя отметил, что живот стал еще больше.
Ввиду физического состояния невесты запись акта гражданского состояния была скоротечной и малоторжественной. Штирлиц к происходящему отнесся несерьезно, памятуя, что эта формальность через пару месяцев будет исправлена.
Не испытывая никаких эмоций, он сказал «да, согласен» и поставил свою подпись в журнале регистраций.
Новоиспеченных жену и тещу, наоборот, эмоции переполняли. Так точно чувствует себя кошка, схватив и придавив мышь, не добивая ее, но и не давая ей ускользнуть.
Бедный, бедный Штирлиц, два обещанных месяца превратились в годы и надолго исковеркали жизнь молодому офицеру. Развестись и зажить нормальной жизнью он смог только через три года.
Выбор
Часто человека подстерегает неудача не в случае ошибочного выбора, а при отказе от возможности его сделать.
Зима 1970 года в верховье Малого Енисея выдалась лютая. Воздух звенел, по утрам трещали деревья, из дому выходили только на реку за водой. Лед на лунке пешней было не взять, рубили топором каждый раз сызнова.
Снег, огрызаясь, скрипел под валенками, шестнадцатилетний Арефий тащил возок с бочонком воды, до избы оставалось метров двести. Стояла она на окраине небольшой деревеньки с режущим русское ухо названием Оскундурар, что на местном наречии означало потерянный. Жили здесь староверы. Как предки их в семнадцатом веке подались в раскол, так с тех пор здесь и жили, храня старую веру да передавая ее из поколения в поколение. Жили не по законам, как в миру, а по канонам.
Из избы выскочили младшие братья Зинон и Автоном и помогли затащить бочонок в сени. Детей староверы называли только по святцам. Сестры Прасковья и Лукерья занимались шитьем, мать, тяжелая очередным ребенком, возилась у печи, отец, сидя за столом, с важным видом читал житие Аввакума. Так и проходила жизнь в труде и молитве.
Родители приучали детей ко всему, что могло пригодиться в жизни, мальчики воспитывались как добытчики, обязанные содержать семью. Практически к шестнадцати годам юноши были готовы к семейной жизни, созревая морально и физически. Школ, понятное дело, никаких не было, но грамоте и арифметике детей учили крепко.
Арефий знал, что отец потихоньку ведет разговоры с родителем Матроны – грудастой соседской девки. Жениться ему совсем не хотелось, да кто ж его спросит. Жизнь его была расписана от рождения и до старости и выбора никакого не давала. Так жили все его предки, и так же будут жить его потомки.
И тут случилось: в стране решили провести пятую Всесоюзную выборочную перепись населения.