Ничипор Зиноныч прослезился. Британская поговорка гласит: «В каждом порядочном доме всегда есть свой скелет в шкафу», был он и у Зиноныча. Это был крест, который он нес всю свою жизнь, это была позорная страница в истории семьи. В 1943 году его отца не взяли в дивизию СС «Галичина» по состоянию здоровья, у того недоставало двух пальцев на правой руке. На Западной Украине с этим жить совсем не просто, как соседям в глаза-то смотреть?
Андрюха пнул сапогом старого кобеля и выругался:
– Шайзе!
Эта сцена усилила бесконтрольное чувство уважения со стороны тружеников.
Крышу обмывали старательно, когда ребята допивали уже вторую бутылку и Макуркин мог быть спокоен за кровлю, в дверь постучали.
На пороге, прижимая к груди мятую кепку, переминался с ноги на ногу Зиноныч. Андрюха-Гитлер сидел во главе стола, и бригадир, судя по всему, кроме него, никого и не замечал. Он неуверенно подошел к Андрюхе и протянул лист бумаги с недельным отчетом.
– Герр офицер, извольте отчет.
Андрюха поймал кураж, повертел в руке лист бумаги и бросил его на пол.
– Ты что мне давать, глюпый Иван?!
– Осмелюсь доложить, я Ничипор.
– Ты больван! Где есть список коммунистов и сочувствующих?
Зиноныч как будто получил второе дыхание.
– Герр офицер, мы сами не местные, но если прикажете…
– Випольнять! И до вечер доложить!
Зиноныч щелкнул каблуками, прижал ладони к бедрам и согнул руки в локтях.
– Будет исполнено, герр офицер!
Громко топая, почти строевым шагом бригадир вышел.
Четыре тела за столом корчились от смеха, периодически вытирая слезы и вновь заходясь в неудержимом хохоте.
А за окном Зиноныч доводил до бригады приказ немецкого командования, для него это был шанс реабилитировать семью.
Бобик в гостях у Барбоса
(Да простит меня Николай Николаевич Носов)
Силуан Авдеевич Потрох сидел на кухне и насухую ностальгировал по старым добрым временам. После окончания училища он со своим закадычным другом Петькой Зюкиным служил на Черноморском флоте. Сколько Силуан себя помнил, ни по имени, ни по отчеству к нему никогда не обращались, даже когда перебрался в оргмобуправление Главного штаба ВМФ. А чего ждать с такой фамилией, это ж не фамилия, а приговор. Так всю жизнь его Потрохом и звали.
Женился он на севастопольской девчонке, звали ее Зина, и была она симпатична и стройна, как тростинка. Силуана с первых дней семейной жизни Зина держала в строгости, баловать не давала. Ему поначалу даже нравилось.
После окончания академии Потрох перебрался в Москву, где благополучно и дослужил. Перед выходом на пенсию получил трехкомнатную квартиру в Реутово, считай, почти Москва, там и зацепился.
Силуан Авдеевич был отставником со стажем и уже вошел в ту возрастную пору, когда при виде аппетитной девушки рука тянется к кошельку, а не к ширинке.
С женой они жили как-то параллельно, Силуан жил воспоминаниями, а Зина жила внуками. По молодости Потрох был похотлив, как пудель, и плодовит, как дрозофила. Эти его выдающиеся качества передались многочисленному потомству. От троих детей у них было уже семь внуков.
Зина при виде внуков таяла, а Силуан воспринимал эту ватагу как неизбежность – понимал, сам виноват.
У жены через две недели юбилей – 60 лет, и совпадал он в аккурат с сорокалетием совместной жизни. Силуану по большому счету было пофиг, а Зина готовилась серьезно. Должны были приехать дети с внуками, и она методично забивала холодильник деликатесами. Даже спиртное покупала сама, при этом строго приговаривала:
– Смотри у меня, Силуан, чтоб до приезда детей даже не думал!
Потрох жену побаивался и согласно кивал головой.
И вот в этом тягомотном ожидании семейных торжеств яркой звездочкой, освещающей серые будни и дарящей надежду, прозвучал звонок от Петьки Зюкина. В кои веки тот собрался проведать родню в Минске и по пути на день задержаться в Москве, понятное дело, у Потроха.
Не виделись они лет пятнадцать, Потрох в Москве, Зюкин в Севастополе, и, конечно же, встреча должна была быть теплой и бурной.
В ожидании друга Силуан включил телевизор, там группа записных политэкономов рассуждала о кризисе. Потрох виртуозно выругался:
– Импортозаместители хреновы!
И телевизор выключил. Надоело, на всех каналах одно и то же. И ведь что интересно, те же самые балбесы, которые сначала кричали «спасибо за санкции, это для нас просто подарок», потом слегка сменившие тон – «санкции – это, конечно, плохо, но это шанс для нашей экономики», теперь, перебивая друг друга, гадали, когда их отменят. По их разумению выходило, что вот-вот, потому как без России миру не прожить. Но мир как-то справлялся, а в стране становилось ощутимо хуже. Все это вызывало в немолодом организме Потроха добросовестную отрыжку. Он даже определил для себя народные кризисные приметы: «Либералы в правительстве – кризис в экономике», «Не страшен либерал за морями, а страшен либерал за плечами», «Либералы до кучи – солнце в тучи», «Либералы в полях – крестьяне на бобах» и еще несколько неприличных.
Петька должен был появиться с минуты на минуту, и Силуан начал ерзать на стуле и насвистывать «Славянку». Чем дольше ждешь гостя, тем неожиданней он появляется.
От звонка в дверь Силуан вздрогнул и, шаркая тапками, поспешил в прихожую. Перед тем как открыть дверь, осмотрел себя в зеркало, одернул рубаху и пригладил пятерней три волосины на голове.
В двери стоял такой же, как и хозяин, шибздик с большой дорожной сумкой в руке. Оба они уже вес не набирали и росли вниз.
После долгих объятий, похлопываний и поцелуев Зюкин сделал хозяину сомнительный комплимент:
– А ты, Потрох, все такой же, ипонать, не меняешься!
Силуан помог гостю раздеться и подал тапки. Зюкин бравурно высморкался в безразмерный платок и огляделся.
– Ну давай, ипонать, показывай свои столичные хоромы.
Силуан Авдеевич с гордостью, не спеша водил Зюкина по комнатам, посвящая в тонкости ремонта. Гость восторженно причмокивал.
– Да ты, Потрох, ипонать, и впрямь москвичом стал.
– А то! Как-никак, почти в столице живем.
Сели на кухне.
– Ну что, Петька, по граммулечке?
– А чего ж по граммулечке, можно и посерьезнее.
Стол Потрох накрыл скромно, можно даже сказать, скупо. Дернули по первой.
– Ну, Петька, рассказывай, как вы там в Севастополе поживаете? С Россией-то получше будет?
– Получше не получше, да только обидно, ипонать.
Потрох изумился, как-то не вязалось это утверждение с телевизионным счастьем.
– Чего обидно-то?
– Да того, вот у меня сосед, такой же отставник, как и я, только служил в украинском флоте,