Доджер выпрямляется в своем кресле, подрагивая, как сеттер, почуявший добычу. Роджер более расслаблен, но теперь в нем есть что-то холодное, напряжение в позе и выражении лица – он будто пружина, готовая в любой момент распрямиться. Они оба на взводе.
Смита пребывает в блаженном неведении о том, какое напряжение она создает. Это ее специальность, это ее страсть, и она собирается идти до конца.
– Известны две формы близнецов – однояйцевые и разнояйцевые. Существует теория, согласно которой в некоторых случаях однояйцевые близнецы из-за хромосомных дефектов или условий окружающей среды могут пойти по разным путям развития; это может проявиться в каком угодно виде – от разного цвета волос до разного пола. У нас не так много опытных образцов, но в качестве отправной точки исследования…
– Ты хочешь сказать, что мы можем быть какими-то странными мутантами? – Голос Роджера опасно бесстрастен.
– Потенциально, – говорит Смита.
– Значит, мы брат и сестра, – говорит Доджер.
– Несомненно, – отзывается Смита. – Вам стоит дать интервью студенческой газете. «Брат и сестра, разлученные при рождении, находят друг друга в университетском городке» – трогательнее некуда. А мы, разумеется, будем благодарны, если вы дадите нам еще крови через месяц или около того.
– Ясно, – говорит Роджер. Его голос, учитывая ситуацию, все еще подозрительно спокоен, настолько спокоен, что любой здравомыслящий человек забеспокоился бы. Он встает, отставляя коробочку от сока, и протягивает руку Доджер. – Что ж, несколько человек должны нам денег.
– Ага, – говорит она, берет его за руку и позволяет ему поднять ее на ноги. В отличие от Роджера, по ее голосу слышно, что она ошеломлена: это логичный результат сделанных ею математических расчетов, это единственное решение, имеющее смысл, но реальный мир не всегда прислушивается к математике, независимо от того, насколько технически верны все выкладки. Реальному миру неважно, что она может объяснить каждый шаг в решении. – Пойдем выпьем кофе.
– Смита, спасибо, – говорит Роджер. Она пристально смотрит на них, и он тут же задается вопросом, не подозревает ли она где-то глубоко, что они с Доджер не совсем правильные. Их кровь сказала ей больше, чем он ожидал; она в совершенстве владеет языком плазмы и тромбоцитов, и это один из немногих по-настоящему чуждых ему языков. Когда он позволил ей воткнуть иглу ему в руку, он надеялся, что она сможет успокоить Доджер, каким бы ни был ответ. Но анализ ДНК оказался точнее и определеннее, чем он мог предположить.
– Не благодари меня, – говорит Смита. Ее улыбка слишком похожа на оскал. – Пока все мы здесь, я буду приходить к вам за кровью.
– И я с радостью буду ей делиться, – говорит Роджер, – если ты будешь приносить сок.
– Не волнуйся, – говорит Смита. – Теперь я дам тебе выбирать вкус.
Она стоит и смотрит, как они уходят; Доджер все еще держит Роджера за руку, как сестры держатся за своих братьев с начала времен. Она смотрит на них, и ей трудно представить, что они не прожили вместе всю жизнь, трудно поверить, что они могли сомневаться в своем родстве. Любой, у кого есть глаза, видит, что они брат и сестра.
Смита поглощена наблюдением за близнецами и ни разу не взглянула в сторону окна; она не догадывается, что здесь есть кто-то еще. Жаль. Это могло бы спасти ей жизнь.
Смите и другим аспирантам-генетикам отведено пространство для работы в дополнительном здании естественных наук, в стороне от основного здания, которое занимают биологи, зоологи и им подобные. Сюда же отправили и представителей других специальностей, которые рады получить лабораторные помещения хоть где-то: геологи в подвале, химики на третьем этаже. Чтобы выйти из здания, нужно пройти под скелетом птеродактиля, свисающим с потолка: пасть у него разинута в вечном беззвучном крике, бесплотные крылья широко раскинуты, словно он вот-вот спикирует и унесет одного из них. Обычно Доджер нравится немного постоять здесь, рассматривая этот кусочек глубокого прошлого, который несет в окаменевшей структуре своих костей тысячу математических формул. Математика берет нечто живое, разбирает его на составляющие и устремляется вперед, в будущее, не спрашивая у создания, чего оно хочет. Математику это не волнует.
Сегодня Доджер тоже мало что волнует. Она позволяет Роджеру провести ее по вестибюлю и вывести в прохладный вечер. Еще достаточно рано, небо светлое, но по краям появились темные полоски: близится закат. Калифорнийский декабрь не может похвастаться длинным световым днем. Да и сухой погодой: на горизонте повисла гроза, облака набегают почти вровень с сумерками.
На ступеньках стоят незнакомые ей студенты, разговаривают друг с другом, словно мир сейчас такой же, каким был час назад и каким будет еще через час. Она могла бы попытаться объяснить, как они ошибаются. Но даже если бы они захотели слушать, у нее нет слов. Она может найти только числа, а они не говорят с большинством людей так, как с ней. Поэтому она держит рот на замке и позволяет Роджеру вести ее вниз по лестнице, через главную площадь, в зелень деревьев, которые растут вокруг ручья, текущего посреди кампуса.
Какой бы давно ушедший архитектор ни отвечал за проектирование кампуса Калифорнийского университета в Беркли, кому бы ни поручили, казалось бы, невыполнимую задачу – создать университет, который станет домом для студентов, проявив уважение к земле, на которой он будет построен, – он понимал, что люди остаются людьми, и порой им нужно убежать и спрятаться друг от друга. Честно говоря, впечатляет, насколько хорошо он понял необходимость уединения, учитывая, каким широким, открытым и представительным иногда кажется кампус. Роджер и Доджер вместе проходят под деревьями, выходят на деревянную дорожку и, свернув за поворот, идут к полускрытой скамейке. После сегодняшнего дождя здесь еще несколько дней будет сыро – сначала все зальет вода, которую не остановят кроны деревьев, потом вода, которую они сначала задержат. Однако сейчас это идеальное место, чтобы остановиться.
Доджер первой отпускает руку Роджера. Это мелочь. Это также первый раз, когда она сама прерывает контакт, но не убегает. Обычно она или замирает на месте, и тогда он уходит, или, напротив, устремляется к горизонту так быстро, как только могут нести ее ноги. Но здесь и сейчас она спокойна. Она безмятежна.
Роджер знает подходящие слова: шок,