Я тоже возмущённо вздохнула.
— Ты засыпал меня этими растениями! Что я должна была делать? Выкинуть их?
— Да лучше бы ты их выкинула! Так было бы честнее, чем сейчас, спустя двадцать лет брака, я понимаю, что всё это растительное дерьмо тебе было не нужно! Я чувствую себя идиотом! И ещё большим идиотом я себя чувствую потому, что у тебя есть тайна от меня! — он схватил меня за руку, притягивая к себе.
Я вырвала руку.
— Прекрати меня обнюхивать! У меня ничего не было с лордом Морвеном.
— Но будет?
— Не твоё это дело!
— Я не позволю… никому прикоснуться к тебе.
— Ты не имеешь на это права!
— Я твой муж!
— Ты мне почти бывший муж!
Я устала слушать все эти претензии. Оттолкнула эту груду мышц и направилась на выход из оранжереи, торопилась, насколько могла позволить мне моя узкая длинная юбка.
Но прежде чем я вышла, услышала от Аларика:
— Сейчас я вижу в тебе ту прежнюю Лилию, в которую был влюблён. Живую, горящую, чувствующую.
Я обернулась. Рик стоял спиной ко мне, смотрел на оранжерею.
Ничего не ответила. Потому что не могла поспорить. Я сама поняла, что гналась за высшим обществом, которое всегда оставляло меня на задворках.
— Я хотела соответствовать тебе. Быть достойной рода.
— Да срать я хотел на род и соответствие. Ты вбила себе в голову всякое дерьмо и соответствовала этому дерьму. Ну как оно, Лилия? Ты довольна?
— Ты не говорил мне, — упрямо мотнула головой.
— Я говорил. Ты слушала — но не слышала. Возможно, только на пороге развода ты готова понять меня.
Он полуобернулся через плечо.
— Я срать хотел на то, что ты не из высшего общества, на то, что ты не знала, какой вилкой есть крабов. Плевать. Это всё дерьмо — для тех ряженых в дорогие тряпки клоунов, которые из себя ничего не представляют, кроме громкого имени, которое они унаследовали и даже не заработали сами, а их доблестные предки. А у меня достаточно денег, чтобы я клал на их никчёмное мнение. Ты теперь меня услышала?
— Да, — вспыхнула я от досады и стыда. Потому что так и было. Потому что не слушала Аларика. — Ты грубо выражаешься.
По привычке сделала замечание.
— Зато я сейчас такой, какой был. И ты больше не будешь меня исправлять. Потому что твоё желание быть идеальной вообще меня бесило.
— Теперь тебя ничто не будет раздражать.
— Вот, видишь, ты даже слова до сих пор подбираешь, Лия. Пытаешься соответствовать, обманывать свао суть. «Бесило» — заменила на «раздражать».
— Так не выражаются в высшем обществе. В том, в котором ты крутишься.
— Если я захочу, то твоё высшее общество будет выражаться так же.
Он повернулся и посмотрел на меня. Сложил руки в карманы. Всем своим видом показывая превосходство и глухую ярость.
— Не нужно, — покачала я головой.
Установилась тишина. То, что сказал он, стала новой правдой, которую я только теперь услышала. Каждый из нас сейчас сделал маленькое открытие.
Он первым нарушил молчание между нами:
— Иди, Лия.
— Что ты будешь делать? — озадаченно и опустошённо спросила я.
— Сравняю эту оранжерею с землёй. Всегда мечтал о поле для гольфа. Зелёном таком, — он дёрнул уголком губ в намёке на улыбку. Но глаза не улыбались.
— Не буду мешать.
Глава 14
Я не стала оборачиваться. Просто кивнула и пошла, медленно, не торопясь — не от гордости, а потому что ноги вдруг налились свинцом.
В груди тихо клокотало. Что-то между облегчением, печалью и слабым стыдом. Будто я наконец сказала то, что зрело годами, и услышала то, чего боялась услышать всю жизнь.
Стало легче — не в том смысле, что боль ушла, а будто тяжёлый мешок с плеч упал на землю. И я его больше не обязана нести.
Стыдно было не за слова — за то, что не решалась раньше. За годы молчания, попыток быть удобной, соответствующей. Стыдно перед собой.
Я выдохнула.
Пусть эта оранжерея рухнет, к бездновой матери!
* * *
Аларик
Я шёл по этой оранжерее, как будто видел её впервые. Каждый куст, каждый травинка, каждая проклятая ветка — всё стояло на своих местах. Аккуратно. Ухоженно. Безупречно.
Только теперь я не понимал, зачем я это делал.
Вот этот куст с алыми лепестками — я вёз его из Тэйлина, уговаривал купца две недели, переплатил втрое. А вот тот, бархатистый, пахнущий терпко, как пролитое вино — редкая тварь, досталась мне только потому, что я отдал за неё флягу крови химер.
Ещё один — тот, у стены, с серебристыми прожилками — я тащил его сам, замотанный в ткань, чтобы не сломался в дороге.
Каждое это растение я приносил ей.
Хотел, чтобы она улыбнулась.
Я остановился. Коснулся пальцами листа. Холодный, гладкий. Как стекло. Как она в последние года.
Я всмотрелся — без смысла, но всё же пытался. Искал. Что? Ответ? Объяснение?
Я щурюсь. Веки тяжёлые, как будто изнутри налились свинцом. Хочу увидеть то, что видела она.
Мир, который она строила. Тот, что прятала.
Мир, который проклятый ректор разглядел за пару минут, а я, живя с ней столько лет — нет.
Собственная тупость начинает резонировать в груди, как глухой набат.
Я втягиваю поток. Строю нужное магическое зрение.
И тут же — боль.
Резкая, рвущая. Словно кто-то вонзает раскалённую спицу в висок. Я пошатываюсь. Челюсть сводит. Плечи сводит. Всё тело скручивает судорогой. Проклятая травма… Пятнадцать лет назад. Тогда на производстве произошел взрыв. И теперь, как только я пытаюсь использовать эту сторону магии — меня ломает.
— Да чтоб тебя… Лилия, — сиплю, сгибаясь пополам, ухватываясь за ствол дерева.
Выпрямляюсь через боль. Морщусь. Дышу хрипло. Но я тянусь к магии снова.
Ещё раз.
Ещё.
Хочу понять, что она видела. Что скрывала. Что значили эти её кусты,