Этот разговор был для другого дня.
— Милая, — я протянула руку, коснулась её пальцев, чтобы остановить этот порыв. — Раньше надо было говорить. Но мы с тобой простили друг друга. Потому не будем это вспоминать. Для тебя это было уроком.
— Я все поняла. Правда. Но я не хочу, чтобы он был с Марией! — её голос дрогнул, почти сорвался на крик. — Она не настоящая! Она лицемерная! Она угрожала тебе! Мне. Мирею. Нашей семье!
Я чуть улыбнулась сквозь горечь.
— Мне приятно, что ты, пусть и поздно, но начала защищать меня и поняла: оболочка может быть прекрасной, а внутри — лишь гниль. Но теперь мы сами разберёмся. И с Марией у Аларика не будет ничего.
— А что будет? — выдохнула она, всё ещё не отпуская листа.
— Не знаю… — я пожала плечами и сжала её ладонь. — Но как прежде уже не будет.
Глава 47
Аларик
Особняк встретил меня тишиной. Но не той привычной, густой, наполненной присутствием моей Лили и детей. Не тем теплом, уютом, особой атмосферой, которая раньше царила в каждом углу.
Нет.
Здесь было мёртвое безмолвие, от которого стыло внутри, будто по венам пробежал лед.
Я шагнул в холл. Закрыл за собой дверь.
Поймал себя на мысли, что здесь не хотелось находиться, не хотелось сюда приходить. Теперь я чувствовал, что тот самый уют и тепло ушли вместе с моей Ли, в маленький академический домик.
Не место делает нас счастливыми, а наше окружение, те, кто рядом.
Будет хорошо только там, где моя Лили. Хозяйка моего сердца.
Будет спокойно только там, где она.
Будет уютно только там, где она.
Только женщина создаёт вокруг нас, мужчин, эту особую магическую атмосферу. Тонкую, невидимую, но ощутимую, словно дыхание.
А сейчас ничего такого тут нет. Её сила, её энергия, её любовь, её забота наполняли эти стены — и теперь их нет.
Лили нет — и дом наш пуст.
Хотя всё так же лежат ковры, висят картины, стоят вазы и мебель.
Но дом нежилой. Холодный. Мрачный.
В воздухе — пустота и тягучая мертвая тишина.
Я прошёл в нашу комнату на втором этаже. Лишь толкнул дверь, но сразу же закрыл обратно, не выдержав. Слишком больно.
Вернулся в кабинет. Родной запах кожи и дерева ударил в нос, перемешавшись с застоявшейся пылью.
Лили частенько занимала моё кресло. И я был рад видеть её в кабинете, на моей территории. Потому что тогда здесь становилось тепло и уютно. Я ощущал её поддержку.
Чувствовал заботу о себе даже в самых простых и незначительных проявлениях: в том, как она нежно смотрела на меня украдкой, как могла пройти мимо и просто тронуть за локоть.
Как могла принести чай и поставить его передо мной, не произнося ни слова, но вкладывая в этот жест всю свою ласку и нежность.
Мне даже было достаточно того, что она молча читает книгу на диване в углу, а я продолжаю работать. Нам даже не нужно было говорить — само присутствие делало всё комфортным и настоящим.
Хотя теперь я понимаю: лучше бы мы говорили. Говорили, что страшно, что больно, что день плохой, что проблем стало больше. Делились и получали поддержку друг от друга.
Это наша общая ошибка, что мы пытались оградить друг друга от бед. А должны были проживать их вместе, делить тяжесть на двоих, а не тащить по одиночке.
Мы молчали там, где нужно было говорить, прятали боль внутри себя, прятали свои истинные желания и боялись что-либо менять в жизни, думая, что тем самым обидим друг друга. Мы думали, что защищаем семью, а на самом деле только отдалялись.
Но я хочу теперь всё исправить. Хочу всё начать сначала. Пусть это будет трудный путь, но я готов.
У нас есть ради кого меняться. У нас будет сын. И я хочу учесть все свои ошибки.
Я опустился в кресло и достал коробочку — ту самую, что получил от императорского артефактора.
Поставил её на стол.
Маленькая, тёмная, ничего особенного.
Но именно в ней были ответы. Ответы, которых я ждал и которых боялся.
Долго смотрел на неё, не открывая.
Словно сам факт её присутствия уже был тяжелей приговора.
Потому что это подтверждало то, что я сомневаюсь… в семье. То, что должно было стать опорой в жизни — прогнило.
Потом я достал из внутреннего кармана камзола донесение. Развернул конверт. Бумага хрустнула в руках. Там было написано, что мать покинула особняк в спешке. Даже не прихватив половину своих вещей. Убиралась как беглянка, словно боялась, что я застану её.
Перед этим у неё побывала Мария. Целый час сидела в доме.
А потом туда приходила Алекса. Но дочь задержалась недолго — не более четверти часа. И ушла так же быстро, как пришла.
Я сжал листок, так что костяшки побелели. Слишком много нитей тянулось в одну сторону. Слишком явно.
Стук в дверь нарушил уединение.
Я встал, прошёл мимо стола, миновал коридор, пустой холл. Открыл тяжёлую створку.
На пороге стоял Нариман.
Молодой, дерзкий бездельник, между нами — больше двадцати лет разницы. Мне было жаль его, он никогда не видел отца…
Тот умер, не только не подержав сына на руках, но даже не зная, о его существовании.
Нариман всегда производил впечатление человека расхлябанного и бесшабашного. Казалось, будто сама жизнь для него — вечный праздник, а все проблемы существуют где-то далеко, точно не рядом с ним. Для их решения у него есть я и мать.
Вечно взъерошенные волосы, будто он только что поднялся из постели после бурной ночи. Камзол на нём чаще расстёгнут, чем застёгнут, но сегодня даже его рубаха была измята, туфли начищены кое-как. Он любил броский блеск — перстни на пальцах, яркие платки, дорогие духи.
Хотя надо признать, сегодня его образ неряшлив больше, чем обычно.
Я посмотрел на брата по-новому.
В его походке сквозила развязность повесы, а в улыбке — та самая хитринка прожжённого транжиры, который с лёгкостью проиграет состояние за ночь, но будет рассказывать об этом так, будто совершил подвиг.
Он умел нравиться девушкам, умел очаровывать и смеяться в лицо любой беде, но за этой легкомысленностью скрывалась пустота.
Он жил сегодняшним днём, не думая о завтрашнем, и вечно разбрасывался тем, что другие берегли — временем, деньгами, доверием.
Я не сказал ни слова.