И сажать нужно прямо сейчас.
Слышу, как громко хлопает дверь. Я подхожу к окну. Наблюдаю, как размашистым шагом муж покидает наш особняк. Застёгивает на ходу строгий черный камзол, одёргивает манжеты. Садится в карету. И та отъезжает.
Выхожу из столовой, потому что запах яблочной мяты заставляет почувствовать тошноту. Я любила этот чай. Но не в период беременности.
И так было всегда. Сейчас я бы не отказалась от чабреца.
Но моя «Чёрная вдова» не ждёт.
Я спешу переодеться в комнате перед оранжереей. Аларик когда-то построил её для меня. Сделал удобную гостиную и ванную комнату. Тут я могла в любой момент переодеться и привести себя в порядок после работы.
Снимаю платье, оставляю его на софе. Переодеваюсь в черные узкие брюки и свободную зелёную рубашку. Удобную обувь. Волосы убираю в небрежный пучок. Тут же в ящике беру перчатки, лопатку и всё, что нужно.
Захожу в просторную оранжерею.
Иду в восточную секцию. Аларик верно приказал — мне принесли мою розу именно туда, куда я собиралась её сажать.
Он это знает. Сжимаю, лопатку в руке. Злюсь на него за то, что он в курсе моих дел и проявляет свою заботу, когда она не уместна уже, и на себя, что так реагирую на него.
А потом медленно стискиваю зубы, прикрываю на миг глаза и выдыхаю.
Мне нужно успокоиться. А лучше — не думать об Аларике и о том, во что превратилась моя жизнь. Привычная работа в оранжерее должна помочь мне в этом.
А о другом… я буду думать позже.
К розе я так и не подошла.
Сначала занялась посадкой разноцветных гортензий чуть дальше. Готовила грунт, копала, пересаживала. Монотонная работа помогала сохранит крохи равновесия.
Только к вечеру я смогла подойти к «Чёрной вдове». Села на колени, выкопала для неё глубокую ямку. Вытирала пот со лба, небрежно размазывая часть грязи. Было всё равно.
Аккуратно вытащила капризный саженец из стеклянной колбы.
Если бы не специальные перчатки, исколола бы себе руки — шипы на ней были очень острыми. Опасными. Тронь — и вопьются в кожу до самой кости.
Только опустила корни в ямку, как услышала за спиной надменное:
— Так и думала, что найду тебя тут, роющейся в земле. Впрочем, впервые мне даже… нравится, — сказала свекровь, подходя ко мне и вставая напротив, кривя губы в торжествующей улыбке. — Быть ближе к грязи — это ведь в твоём стиле. Ты наконец на своём месте.
Глава 7
— Вечер добрый, леди Вейрская. И, кстати, поздравляю.
— С чем? — вскидывает подбородок мать Аларика.
— А что, не с чем?
Та едко усмехнулась. Оправила свои идеально уложенные в высокую причёску волосы. Её янтарные глаза сверкали неприкрытым злорадством и торжеством.
Что уж тут говорить — она была откровенно искренне рада.
Элоиза приподняла своё пышное дорогое платье, открывая вид на шёлковые туфли с натуральными камнями.
Леди Вейрская всегда была образцом вкуса, моды и эталоном красоты. Тут я не поспорю. Это действительно правда. Она умела себя подать. Умела держаться.
В своё время, как только я вошла в род Вейрских, она стала для меня образцом. Той, на которую я хотела быть похожей.
Я слушала её, запоминала все ее наставления и советы.
Проходила обучение у тех учителей, которых она нанимала мне, чтобы я стала достойным членом старейшего и богатейшего рода Империи. Как она говорила, я должна была соответствовать.
Помню, как терялась на собственной свадьбе, на балах… Но она всегда мягко направляла, советовала. Я бы даже сказала, что она стала мне единственной матерью.
Пусть Аларик говорил, что не нужно соответствовать высшему обществу, что ему плевать — я понимала: я не могу ударить в грязь лицом на светских вечерах и приёмах, которые посыпались на нас после свадьбы.
По тому, как я себя вела, судили бы и о моём муже — наследнике рода.
И леди Вейрская мне об этом напоминала. Сначала тонко, ненавязчиво.
Только вскоре я поняла: как бы ни старалась, как бы отлично ни знала этикет, до уровня леди Вейрской не дотянусь.
Потому что я — не вышла родом.
Но на осознание этой правды мне понадобилось почти три года. Зато теперь мне не нужно сдерживаться. Не нужно расстраивать собственного супруга словами о том, что его мать — та ещё мегера.
Леди Вейрская держала своё платье, брезгливо оглядывая мою оранжерею. Могу поспорить, она уже нашла пару десятков недостатков.
Хотя тут было аккуратно и красиво, даже садовая дорожка подметалась и мылась так, что можно было ходить босиком, но леди Вейрской все было не так. В свое время я поняла, что проще пустить той пыль в глаза, чтобы она от меня отстала.
И тогда я увеличила цену на рассаду. И сразу мое увлечение стало в глазах леди более-менее достойным.
Сейчас я понимала, что молча и незаметно подстроилась под эту семью.
Была кем угодно, но не собой.
Я не могу сказать, что полностью потеряла себя — просто приобрела совершенно другие качества. Те, которых никак не могло быть у бедной сиротки.
Что бы сказала леди, если бы узнала, что все ужины и завтраки были на мне?
Что мне искренне нравилось заниматься домашними делами? Что я любила порядок, быт, уют — не потому что должна, а потому что мне это приносило покой? Ведь именно она говорила, что настоящая леди не готовит, не убирается.
Она — лицо рода. И должна быть украшением, что по мне будут судить о муже. Что леди, как прекрасный цветок, рождена услаждать мужской взор. Она может рисовать, вышивать, играть на инструментах.
Только вот ничего из этого я не могла. Не было у меня таланта.
— Дерзишь? — вскидывает бровь.
— Хотите сделать мне замечание? — вскидываю бровь в ответ.
Показаться слабой перед ней я не имею права.
Перед кем угодно — только не перед ней.
Она, как та самая хищница, набросится и добьёт.
Леди открывает рот, чтобы выдать очередную мудрость высшего света. Но я опережаю её:
— И да, я делаю то, что в некоторых кругах считается недопустимым. Отвечаю вопросом на вопрос.
Та презрительно кривится. Демонстрирует, как она ко мне относится.
Хотя обычно её лицо — непроницаемая маска. Не понять, что думает.
— Ты и так всё знаешь, что я тебе скажу.
— Разумеется. Двадцать лет рядом с вами даром не прошли.
— В таком