Так что же я думаю?
Я думаю, что РАФ — это вечное предупреждение о том, что происходит, когда идея о спасении отходит от человечности. Когда абстрактная идея о «светлом будущем» становится дороже конкретных человеческих жизней в настоящем. Это история о том, как желание спасти мир может обернуться жестокостью, сравнимой с жестокостью того мира, который они пытались сокрушить.
И да, это не романтическая история о благородных бунтарях. Это мрачная, депрессивная сага об интеллектуалах, заблудившихся в лабиринте собственных догм и в итоге уничтоживших самих себя. Сага, написанная не чернилами, а кровью, отчаянием и стальным холодом тюремных решеток.
А я? Не такой ли дорогой я пытаюсь пройти, чтобы добиться своей цели?
Мы мчались по автобану, а Хорст, словно заведенная игрушка, не умолкал. Его слова липли ко всем, как смола. От них хотелось отмыться, но не было ни воды, ни даже свежего воздуха в этой душной машине, пропахшей бензином и старым кожзамом.
— Именно они берут реванш! — его голос взвизгнул до фальцета. — Они внедряют в умы яд толерантности и мультикультурализма, чтобы растворить нас, истинных европейцев, в этом котле! Чтобы лишить нас корней, веры, воли!
Андреас за рулем молча курил, изредка покряхтывая. Ульрика, кажется, тоже отключилась, уставившись в стекло, по которому протянулись жидкие нити дождя. Я же чувствовал себя в ловушке. Не в машине, нет. А в этом потоке бредовой, но оттого не менее удушающей логики. Этот человек не просто был болен, он был заразен. Его идеи, как споры плесени, плодились с катастрофической скоростью и заполняли все пространство.
— Хорст, — попытался я вставить слово. — А банк-то мы грабить зачем? Чтобы Ротшильдов немного подразнить?
Он на секунду замолчал, его глаза за толстыми стеклами сузились, словно у кошки, которая выбралась на дневной свет из тёмного подвала.
— Банк — это символ. Храм их финансовой религии. Мы совершим акт возмездия. Не только ради денег. Это будет знак. Искра!
— Которая упадет в бочку с бензином? — усмехнулся я.
— Именно! — воскликнул он, приняв мою насмешку за одобрение. — Народ проснется! Увидит, что можно бить гидру по ее жадной голове!
«Народ проснется и побежит снимать деньги со счетов, пока его не опередили другие такие же проснувшиеся», — подумал я, но вслух не сказал. Спорить с ним было все равно что пытаться начертить мелом круг на поверхности воды.
Машина свернула с автобана и поползла по узким улочкам спального района. Дождь усиливался, превращая сумеречный город в размытую акварель. Андреас наконец заговорил, его голос прозвучал хрипло и устало:
— Почти приехали. Есть какой-нибудь план, Мюллер?
— План? — переспросил я, и хмыкнул. — План прост! Мы врываемся, как вихрь, забираем то, что принадлежит нам по праву исторической справедливости, и исчезаем!
Ульрика обернулась и посмотрела на меня. В ее глазах я не увидел ни фанатизма Хорста, ни усталой решимости Андреса. Там было пустое, почти апатичное ожидание. Как у человека, который идет на работу, где ему платят ровно столько, чтобы он не уволился. Она неторопливо произнесла:
— Никаких «мы». Пока что ты действуешь сам, Мюллер. Мы не хотим испачкаться в этом… Раньше времени.
«Фольксваген» замер в темном переулке за углом от невысокого здания из стекла и бетона — местного филиала какого-то солидного банка. Дождь теперь барабанил по крыше, по-солдатски отбивая тревогу.
— Ну что, господа, — Хорст вылез из машины и вдохнул сырой воздух. — Готовы увидеть, как творится история? Не пером, а делом! Мюллер, покажи, чего ты стоишь! Вот, я даже сделаю тебе небольшой подарок!
Он сунул руку под куртку и вытащил тяжелый, темный пистолет. В тусклом свете он блеснул матовой сталью. И в этом блеске внезапно исчез чудаковатый бородач, помешанный на теориях заговора. Остался только бандит с круглыми очками и оружием в дрожащей от возбуждения руке. Самый опасный тип это тот, кто верит в собственную правоту до дрожи в коленях.
Я усмехнулся в ответ и… начал раздеваться.
— Что ты делаешь? — буркнул Андреас, когда стащил рубашку и начал расстёгивать штаны.
— Вам недавно понравилась моя маскировка, а сейчас… Сейчас я замаскируюсь так, чтобы никто не мог запомнить моё лицо, — хмыкнул я в ответ и вместе со штанами стянул трусы.
Ботинки упали на коврик, их накрыла ткань штанов. После этого я выбрался наружу и забрал пистолет у остолбеневшего Хорста. Заметил оценивающий взгляд Ульрики. Ну ничего, пусть смотрит. Ей, дважды рожавшей, не в новинку видеть мужские члены.
— Я скоро вернусь. Не глуши мотор, — бросил я Баадеру, а после двинулся ко входу в банк.
Да, так и пошёл, в чём мать родила. Пистолет спрятал в поданную сумку, чтобы раньше времени не вызывать панику. Ну да, голый мужчина на улице и так предмет пристального внимания, а если он ещё и с пистолетом…
К счастью, идти было недолго.
Холодный мрамор пола обжег ступни, но это было даже приятно — словно смывало остатки той душной, пропитанной бредом Малерра атмосферы, что царила в машине. Воздух в банке был кондиционированным, стерильным, пахло деньгами и страхом. Моя кожа, покрытая мурашками, казалось, звенела в этой гробовой тишине.
Первой меня заметила пожилая дама у столика с бланками. Её глаза, похожие на выцветшие пуговицы, округлились, челюсть отвисла, и из горла вырвался не крик, а нечто среднее между хрипом и всхлипом. Она застыла, вытаращив глаза на мое голое тело с таким недоумением, будто увидела не человека, а внезапно материализовавшееся абстрактное понятие — скажем, инфляцию или государственный долг.
Расчет оказался верным. Пуританский уклад, десятилетиями вбиваемый в головы, сработал лучше любого кастета. Женщины застыли, как кролики перед удавом. Чей-то стаканчик с кофе опрокинулся, и коричневая лужа медленно поползла по идеально отполированной стойке. Ни звука. Только учащенное дыхание и шелест нейлоновых колготок.
Я не стал медлить. Движение должно было быть одним, резким, как удар хлыста. Подскочил к охраннику, дородному парню в синей форме, который только что зевнул, прикрыв рот ладонью. Его мозг, настроенный на стандартные угрозы — маски, оружие, крики «Все на пол!» — просто отказался обрабатывать входящий сигнал. Грабитель в его понимании был существом одетым, даже в маске. А тут… а тут было голое нечто с пистолетом в руках.
Его рука потянулась к кобуре, но была уже слишком медлительной, заторможенной. Я не стал целиться. Короткий, хлесткий удар рукояткой «Вальтера» по макушке вызвал глухой, мокрый звук. Глаза охранника закатились, и он осел на пол, тяжело и нелепо, словно мешок с картошкой. Путешествие в страну снов для него началось без виз и