Я сел в машину, выбросив недоеденную сосиску в окно. Она была холодной и невкусной. Похожей на неё было предчувствие того, что всё только начинается.
Глава 11
— Половину всегда нужно заносить бедным и несчастным! — наставительно говорил я, спустя две недели после голожопого ограбления. — Всегда! На наши нужды хватит и половины, а человеческую признательность можно купить либо делами, либо деньгами…
— Но они же всё равно всё пробухают! — прервал меня Андреас.
Он сидел в мягком кресле, в кожаной куртке и новеньких джинсах. Как всегда, одет с иголочки, причёсан и выбрит. Не партизан, а прямо-таки модель на показе. Ну, отчасти за это следование моды он и привлекал молодёжь. Та насмотрелась на грязных хиппи, от которых несло потом и… любовью. И на их фоне Баадер выглядел гораздо выигрышнее.
С ним-то у меня возникло как раз больше всего проблем. Чтобы его прогнуть под себя, пришлось использовать многое из своего богатого опыта. Психологически, морально, где-то лестью, где-то увещеванием, где-то угрозами… В общем и целом, с ним пришлось работать больше всего.
С Ульрикой, Малером и даже с прибывшей для знакомства Гудрун Энслин всё прошло гладко. Их цели и мотивы были ясны — мир без капитализма, без сволочизма и без американизма. Под влиянием войны во Вьетнаме они искренне ненавидели американцев и властные структуры из Америки. На этом я и сыграл, чтобы подмять их под себя.
А вот Баадер доставил мне немало хлопот своей эксцентричностью. Своими выходками и вызывающим поведением он может поставить под удар любую намечающуюся операцию.
Конечно же мне этого не нужно! В стойло, сукин сын! В стойло и дыши ровно в две дырочки, пока не вызовут!
— Может и пробухают, — согласился я, глядя, как Хорст покуривает трубку. Дым, едкий и плотный, вился в прохладном воздухе комнаты, словно моя собственная мысль, обретающая форму. — Да, Андреас, они пропивают эти марки. Но они запомнят руку, которая их подает. Они запомнят не конкретные лица, а ощущение справедливости. Смутное, неотчётливое, но — справедливости. Ведь каждый человек считает, что в той или иной мере обделён. А когда придет время, они отворят двери перед теми, кого мы пошлём, или, на худой конец, отвернутся, делая вид, что ничего не замечают. Деньги, которые мы им отдаём, — это не благотворительность. Это смазка для механизма, который мы с тобой строим. Механизма возмездия, чёрт побери!
Андрей смотрел на меня с тем вызывающим скепсисом, который был второй натурой. Он откинулся в кресле, и дорогая кожа тихо вздохнула под его весом.
— Механизма? — усмехнулся он. — Ты говоришь, как инженер на заводе. А эти «винтики» — они ненадёжны. Они пьяны, глупы и болтливы. Однажды один из них ляпнет лишнее в пивной, и вся твоя хитрая машина разлетится на куски.
— Риск — дело благородное, — парировал я. — А твои выходки, мой друг, куда рискованнее. Твоя страсть к красивым машинам, к дорогим курткам, к тому, чтобы быть на виду… Это не партизанщина, Андреас. Это позёрство. И оно привлекает не только восторженных студенток, но и внимание полицейских в штатском. Ты думаешь, они слепые?
Я видел, как его глаза вспыхнули. Задеть его тщеславие было вернейшим способом вывести из равновесия. Он ненавидел, когда его стиль, его имидж ставили под сомнение. Для него это не просто одежда, а доспехи революционера новой формации.
— Мои «выходки», как ты говоришь, — это наша реклама! — он резко встал и подошел к окну, глядя на серые улицы. — Хиппи со своими благовониями и пацифизмом — это вчерашний день. Они только ноют. А мы… мы должны быть сильными, быстрыми, современными. Мы — новые герои. А герои не должны пахнуть потом и нищетой. Они должны вызывать не жалость, а зависть и восхищение.
— Герои живут недолго, Андреас, — тихо сказал я. — А нам с тобой предстоит долгая война. Война — это не показ мод. Это грязь, терпение и дисциплина. И как раз этой дисциплины я в тебе до сих пор не вижу.
Он обернулся. На его лице играла та самая вызывающая ухмылка, что сводила с ума его последовательниц и заставляла меня порой сжимать кулаки под столом. А так хотелось треснуть этого полупокера в его холёное рыло! Но нельзя! Пока мы с ним заодно — трогать его нельзя!
— Может, тебе просто не нравится, что я мыслю не по твоим старым, заскорузлым схемам, товарищ наставник? Что я не встраиваюсь в твой «механизм» как послушный винтик? Ты хочешь управлять Ульрикой, Малером, Энслин… потому что они — фанатики. Их легко вести, подложив под нос правильный лозунг. А я… я свободен.
В его словах была горькая правда. Он был самым талантливым и самым опасным из них. Неистовый, харизматичный, непредсказуемый. Его нельзя было купить лозунгами, как других. Его можно было только обломать, сломать или… направить его энергию в нужное русло, сделав вид, что это он сам выбрал дорогу.
Тяжеловато, но постепенно получается это сделать.
— Свобода — это осознанная необходимость, — процитировал я, поднимаясь с места. — Твоя свобода заканчивается там, где начинается безопасность организации. Следующая твоя выходка, следующая несанкционированная твоя поездка на ворованном «Мерседесе»… Я не буду тебя увещевать. Я просто уйду. Заберу бригаду и уйду. Оставлю тебя одного. С твоей свободой, твоей красотой и полицией на хвосте. Подумай, хватит ли тебе одной харизмы, чтобы уцелеть?
Я не стал ждать ответа. Развернулся и кивнул Хорсту. Мы вместе вышли из комнаты, оставив Андреаса одного с его мыслями и табачным дымом, медленно растворяющимся в воздухе. Пусть посидит. Подумает. С ним всегда нужно было оставлять последнее слово за собой.
Я уже знал, что он сломается. Не сейчас, так через час. Ему нужна была сцена, зрители, движение. Одиночество и бездействие были для него пыткой.
В коридоре я встретил Ульрику. Она молча смотрела на меня своими спокойными, твёрдыми глазами. В них не было ни безумия Баадера, ни фанатичного блеска Энслин. Только холодная решимость.
— Ну что? — коротко спросила она.
— Ничего, — ответил я, поправляя пиджак. — Всё идёт по плану. Готовьтесь. Скоро начнётся настоящее дело.
И в её взгляде я увидел то, что ценил больше всего — безоговорочную веру и готовность к действию. С такими, как она, можно было идти в огонь и в воду. А с такими, как Баадер… с ними можно было только поджечь этот мир и надеяться, что огонь не испепелит тебя самого.
— Герр Мюллер! Герр Мюллер! — из-за двери показался встрёпанный студент лет двадцати. — Мы нашли Иоахима!