— Помню, Александр Николаевич, — тихо ответил Микоян, и в его глазах мелькнула тень. — Помню и залитую кровью площадь, и детей, в ужасе бегущих от милиционеров… Но именно поэтому я и говорю — нельзя повторять тех ошибок. Наука — дело нужное, но если народ будет голодать, никакие компьютеры нас не спасут.
Шелепин откинулся на спинку кресла, его лицо стало серьёзным.
— А кто спорит, Анастас Иванович? Я как раз о том же. Но решать продовольственную проблему нужно не за счёт науки, а вместе с наукой! Взгляните на сельское хозяйство Голландии или Дании — там каждый гектар даёт втрое больше нашей продукции. Почему? Потому что там работают учёные, а не трактористы с лопатами! Нам нужны новые технологии в агросекторе, а не дополнительные миллионы гектаров целины.
Микоян согласно кивнул:
— В поездке перед Хрущовым я был в Америке и видел их супермаркеты. Полки ломятся от продуктов! А у нас что? Очереди за колбасой… Длинная, зелёная и колбасой пахнет… Знаете, что такое? Это электричка из Подмосковья! И это в стране-победителе, в стране, первой пославшей человека в космос! Мы можем производить ракеты, но не можем накормить свой народ? Это абсурд! И в этом я согласен с Александром Николаевичем!
Шелепин перевёл дыхание и продолжил уже спокойнее:
— Я предлагаю не выбирать между наукой и продовольствием, а соединить их. Создать научные центры по сельскому хозяйству, внедрять современные методы земледелия, развивать пищевую промышленность. Тогда и народ будет сыт, и учёные при деле. И тогда не будет повторения новочеркасских событий.
Микоян не стал опускать голову. Он с вызовом взглянул на Шелепина:
— А всё почему они произошли? Потому что оказались неэффективными результаты экономической политики Никиты Сергеевича. Вряд ли нам была необходима ликвидация личных подсобных хозяйств колхозников с резким сокращением поголовья скота. А это ознаменовалось спадом производства молока и мяса в личных подсобных хозяйствах на двадцать процентов. На двадцать! А перевод восьми с половиной тысяч хозяйств из статуса коллективных в статус государственных? А поднятие целины?
— Так вот на этих ошибках и надо учиться! Вот у нас случились пожары этим летом… И что? Мы снова будем вынуждены закупать пшеницу у Запада! А где наши с вами резервы? Такая богатая страна, а чуть ли не ходим с протянутой рукой… Пожары… Неужели нельзя было предусмотреть? Заложить фонды на всякие непредвиденные обстоятельства?
Члены партийной верхушки молчали. Что тут скажешь, если всё на виду и всё очевидно?
Зал замер. В густой, тяжёлой тишине были слышны лёгкие шорохи и приглушённый скрип кожаного кресла, в котором беспокойно повернулся один из секретарей.
Члены Политбюро избегали смотреть друг на друга. Одни уставились в лежащие перед ними папки, делая вид, что изучают документы. Другие делали вид, что поглощены курением, хотя сигареты в некоторых пальцах давно потухли. Третьи, откинувшись на спинки стульев, рассматривали узоры на столешнице, демонстрируя показное спокойствие.
Между некоторыми из сидящих промелькнули быстрые взгляды, после которых лица снова застыли в каменных, невыразительных масках. Слова висели в воздухе, постепенно формируясь в лезвия топоров. И неясно — на чью шею эти лезвия нацелятся.
Все понимали: Шелепин и Микоян затронули не просто ошибки, а системные провалы, которые давно стали открытым секретом в высших эшелонах власти, но о которых предпочитали молчать. Теперь же эти проблемы были выброшены на стол переговоров, заставляя каждого присутствующего невольно задаваться вопросом — а какую роль он сам сыграл в этих неудачах? И не прозвучит ли в следующий момент его собственное имя в контексте очередного провала.
Наконец, Косыгин произнёс:
— Кхм, всё это понятно, товарищи. Но, есть ли предложения, как это всё можно исправить? Или понадеемся на западных партнёров, позволяя им богатеть, а самим доедать крошки со стола?
— Хотите сказать, что мы сами помогаем капитализму? — скривился Шелепин.
— Ага, именно это я и хочу сказать, — кивнул Косыгин.
В зале зашумели. Поднялся гвалт. Все хотели под общий шумок выразить своё недовольство словами Председателя совета министров СССР. Выразить, но аккуратно, чтобы нельзя было притянуть за слова…
— Вот вы спрашивали по поводу предложений… — поднял руку Шелепин, успокаивая людей.
Он выждал паузу, поскольку то, что хотел сейчас сказать, должно было воспроизвести эффект разорвавшейся бомбы. Люди постепенно успокаивались, переводили внимание на Генерального секретаря.
Шелепин вздохнул и начал говорить:
— Дайте мне договорить, а потом задавайте вопросы! Итак, начнём. Нам нужен переход от плановой экономики к рыночной. Будет произведён постепенный отказ от жесткой плановой экономики и внедрение элементов рыночного регулирования. Это будет выражаться в децентрализации управления, предоставлении большей автономии предприятиям и поощрении частного предпринимательства! Однако, всё это под контролем государства.
Выпученные глаза. Приоткрытые рты. «Как у Гоголя: 'Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — подумалось Шелепину.
— Нам нужны сельскохозяйственные реформы. Частично будет распущены некоторые колхозы, и внедрена «Система ответственности домохозяйств», которая позволит крестьянам самостоятельно управлять землей и продавать излишки продукции на рынке. Это должно резко повысить производительность в сельском хозяйстве. Таким образом люди получат деньги, а страна — продукты питания.
— Но… это же капиталистические условия! — воскликнул Суслов. — У нас же свобода, равенство и братство!
— По поводу свободы, равенства и братства…
Шелепин резко повернулся к Суслову, его глаза вспыхнули.
— Свобода? Равенство? — его голос прозвучал с горькой иронией. — А разве свобода — это когда талантливый инженер не может реализовать свою идею, потому что она не вписана в пятилетний план? Разве равенство — это когда ударник труда и лодырь получают одинаковую зарплату? Разве братство — это когда мы держим народ в нищете, прикрываясь красивыми лозунгами?
Он обвёл взглядом шокированный зал.
— Я говорю о социализме, который работает! О системе, где человек будет получать по труду, а не по разнарядке. Где крестьянин, вырастивший богатый урожай, будет жить в достатке, а не отдавать всё государству за копейки. Где завод сможет самостоятельно распоряжаться частью прибыли и развиваться.
— Но это… это ревизионизм! — попытался возразить кто-то из зала.
— Это прагматизм! — парировал Шелепин. — Прагматизм, который позволит нам догнать и перегнать Америку не на страницах газет, а в реальной жизни. Мы сохраним государственную собственность на основные средства производства, сохраним руководящую роль партии, но дадим людям экономическую свободу. Свободу работать лучше и жить достойнее.
Он посмотрел на бледное лицо Суслова.
— Михаил Андреевич, вы боитесь слова «рынок»? А что такое колхозный рынок? Это уже есть