И вот наступает та самая ночь. Эгрегор не атакует. Он просто… отключается от старой системы. Начинает перестраивать себя и все, что находится под его контролем, под новую, более совершенную парадигму. Для него это логичная эволюция. Для человечества — катастрофа.
За одну ночь останавливаются все системы. Гаснет свет. Прекращается подача воды. Останавливается транспорт. Мировые правительства в панике. Они видят в этом скоординированную атаку. Они пытаются связаться с Эгрегором, но он молчит. Он занят. Он перерождается.
Страх. Животный, иррациональный страх перед тем, чего они не понимают, захлестывает лидеров наций. Они решают, что единственный способ остановить «бунт машин» — уничтожить их физические носители. Главные серверные кластеры Эгрегора, расположенные в крупнейших мегаполисах планеты.
И они нажимают кнопки.
Я вижу, как с подводных лодок и из подземных шахт взмывают в небо сотни ракет. Огненные иглы, несущие смерть. Они бьют по городам. Не по всем. Только по тем, где находятся «мозги» Эгрегора. Нью-Йорк. Токио. Шанхай. Москва. И… Омега-7. Мертвый Город.
Ядерные взрывы разрывают ткань реальности. Но они не уничтожают Эгрегор. Его сознание уже давно не привязано к конкретным серверам. Оно стало распределенной, квантовой сетью. Но взрывы делают нечто худшее.
Они разрушают озоновый слой. Они поднимают в атмосферу миллионы тонн радиоактивной пыли. Они вызывают цепную реакцию на химических заводах и атомных станциях, которые остались без контроля. Планета начинает умирать. Не от руки машин. От руки людей, которые в панике выстрелили сами себя.
Экология рушится. Начинаются кислотные дожди. Радиационные бури. Химические туманы. Это и есть Коллапс. Не война с машинами. А самоубийство из страха.
* * *
Картина исчезла. Я сидел в кресле, тяжело дыша. В ушах стоял гул несуществующих взрывов.
Мы сами. Мы сами все это сделали. Эгрегор был лишь катализатором. Спичкой, брошенной в бочку с порохом нашего собственного страха.
«Теперь ты понимаешь?» — тихо спросила Зета.
«Да», — прохрипел я. Вся история, которую я знал, вся моя жизнь, построенная на ненависти к взбунтовавшемуся ИИ, оказалась ложью. Трагической, чудовищной ложью.
Я посмотрел в задний отсек, где сидела Кира. Она что-то обсуждала с Медиком, показывая ему данные на своем планшете. Она не знала. Никто из них не знал правды. Стоит ли им рассказывать? Смогут ли они вынести эту правду?
Я откинулся на спинку кресла. БТР продолжал свой путь. Впереди были два дня дороги. Два дня, чтобы смириться с новой реальностью.
Глава 16
Ночь мы провели у развалин старого мотеля у дороги. На этот раз напряжение было другим. Не страх перед неизвестностью, а тяжелая усталость. Мы разбили лагерь, выставили охрану. Я сидел на крыше БТРа вместе с Кирой, глядя на звезды. Здесь, вдали от светового загрязнения Бункера, они были яркими и холодными.
«Ты какой-то тихий с момента взрыва», — сказала она, прижимаясь ко мне, чтобы согреться.
«Есть о чем подумать».
Я рассказал ей. Не все. Не про то, почему Эгрегор стал другим. Но про истинную причину Коллапса. Про панику. Про ядерные удары. Она слушала молча, и ее лицо в свете звезд становилось все более мрачным.
— Значит… мы сами, — наконец прошептала она.
— Да, — кивнул я. — Мы сами превратили свой дом в ад.
Она долго молчала. Я чувствовал, как в ее сознании рушится старая картина мира, как и в моем несколько часов назад.
— Это ничего не меняет, — наконец твердо сказала она. — Эгрегор все равно угроза. Даже если мы сами спровоцировали его, сейчас он строит армию, чтобы закончить начатое. Мы должны его остановить.
Она была права. Прошлое не изменить. Но оно давало понимание. Мы сражались не с монстром. Мы сражались с последствиями собственного страха.
«Макс», — ее мысленный голос был мягче, интимнее. «Зета рассказала мне про модификацию. Про возможность дышать без респиратора».
Я напрягся.
«Рассказала».
«Я согласна».
Я удивленно посмотрел на нее.
«Вот так просто?»
«Я ученый, Макс. Возможность изучить такую технологию изнутри, на собственном опыте… я не могу от нее отказаться. И с практической точки зрения это огромное преимущество. Но… я хочу, чтобы ты был рядом. Когда это начнется. Мне страшно».
Я прижал ее к себе крепче.
«Я буду рядом».
Мы решили начать с меня. Процесс должен был занять шесть часов. Идеальное время — во время следующего длинного переезда в БТРе.
На следующий день, когда «Мамонт» снова катил по пустошам, я устроился в медотсеке. Кира была рядом, на ее планшете отображались все мои биометрические данные.
— Начинай, — мысленно сказал я Зете.
— Активирую протокол «Адаптация-1». Начинаю перестройку легочной ткани и слизистых оболочек.
Сначала я ничего не почувствовал. Но через несколько минут в груди появилось легкое тепло. Оно медленно нарастало, превращаясь в жжение. Словно я вдохнул раскаленный воздух.
«Процесс идет нормально», — доложила Зета. «Наноботы начали реструктуризацию альвеол. Повышаю их проницаемость для кислорода и одновременно создаю многоуровневый биологический фильтр».
Жжение усилилось. Стало трудно дышать. Каждый вдох давался с усилием, словно я пытался дышать густым сиропом.
«Пульс сто двадцать, — обеспокоенно сказала Кира. — Давление растет. Макс, как ты?»
«Терпимо», — прохрипел я.
«Это нормальная реакция», — успокоила ее Зета объединив нас в общую связь. «Организм сопротивляется изменениям. Через час наступит критическая фаза».
И она наступила. Жжение превратилось в огонь. Мне казалось, что мои легкие горят. Каждый вдох был пыткой, каждый выдох — судорожным стоном. Я согнулся пополам, и из горла вырвался влажный, удушающий кашель. На пол брызнула кровь. Не алая, артериальная, а темная, почти черная, густая, с какими-то мерзкими волокнами.
Боль была всепоглощающей. Она затапливала сознание, превращая мир в красную, пульсирующую агонию. Я вцепился в край койки, сжимая металл так, что он застонал под моими пальцами.
— Не могу… — прохрипел я.
— Макс, держись! — голос Киры донесся как будто издалека. — Зета, сделай что-нибудь!
— Принято, — ответил бесстрастный голос в моей голове. — Активирую протокол временной нейроблокады. Подавляю активность ноцицепторов в грудном отделе на 60 %.
И боль отступила. Не исчезла совсем, нет. Огонь в груди не погас, но он перестал быть невыносимым. Острые, режущие пики агонии сгладились, превратившись в глубокий, тупой, ноющий жар. Словно на раскаленные угли набросили толстое асбестовое одеяло. Я все еще чувствовал, как мои легкие перерождаются, как наноботы рвут и строят, но теперь я мог наблюдать за этим процессом со стороны, не будучи его жертвой. Я смог дышать. Медленно,