— Он обладал весьма буйным нравом, который не давал покоя обитательницам и гостьям дворца и сильно обижал моя мать. Я на него не похож и не собираюсь становиться похожим. Но я знаю, что у апийцев горячая кровь, и ваш брат успешно это подтверждает.
Какая элегантная формулировка, подразумевающая намек на то, что ей в браке может стать скучно…
Сеньора де Торрадо провела ладонью по ветке сирени, пронаблюдала полет лепестков, осыпавшихся от прикосновения. На соседней ветви как раз только-только распускались бутоны. Странное растение.
— Вас беспокоят приличия или сам факт возможного адюльтера?
Великий герцог наверняка выяснил все о ее любовниках. Поделился ли он знанием с племянником или не посчитал нужным?
— Меня не волнует то, какую жизнь вы вели до свадьбы. Вы — вдова, и этого мне достаточно. Мы давно уже не живем в темные времена, когда простыни вывешивали вместо флагов.
Счастье-то какое. Хорошо, что в Апии подобным варварским обычаям не место. Валенсия никогда не понимала их смысла.
— Чего вы хотите? — мягко спросила она, подталкивая мужчину к откровенности. С выражением своих желаний мужчина явно не дружил.
— Еще пару недель назад я бы сказал: безоговорочной верности. Но сейчас я отвечу — честности. Для нас обоих этот брак не первый, мы понимаем, в чем состоит наш долг, и я не хочу, чтобы он в какой-то момент стал неподъемной ношей, которая раздавит нас обоих.
— Правильно ли я понимаю, что вы хотите знать о моих возможных увлечениях, но не будете против них, если наш основной долг будет исполнен?
Как она устала от витиеватых формулировок. И насколько же дома было проще. Страсть — здесь и сейчас, а ревность и упреки — глупость, ведь никто не обещал любить вечно.
— Все верно. Но честность должна быть обоюдной.
То есть если Его Величество пожелает завести фаворитку, он сначала ее предупредит. Интересно, а советоваться станет? Или до такой степени его ирония еще не заходит?
Валенсия невольно усмехнулась и шагнула ближе к мужчине, который сразу же выпрямился и спрятал руки за спину. Она сделала еще шаг прямо по траве, под ветками облетающей сирени. Подошла почти вплотную и запрокинула голову, заглядывая в глаза.
— Тогда сейчас я хочу быть честной, — ладони легли на плотную ткань фартука, — и предупредить, что серьезно намерена… — Пальцы пробежались до плеч, коснулись ворота рубашки, задели открытую шею с бьющейся жилкой. — … сделать все, чтобы наш брак не превратился в неподъемную ношу. А вы, Ваше Величество?
Сегодня он поцеловал ее сам. Неторопливо, уверенно, пробуя, но не отступая. Удерживая за талию и поглаживая спину. Апийка же оставила ладонь на груди, чувствуя, как быстро забилось сердце императора.
Под каменной броней невозмутимости и отчуждения пряталось пламя, которое требовалось только разбудить. Ведь в сущности солнечный свет и молния — тоже огонь.
Глава 30. О прощании и приветствии…
На кладбище было тихо. Невысокие надгробия аккуратными рядами возвышались над ухоженной свежей травой. Раньше в Империи покойников сжигали, а прах развеивали по ветру над каким-нибудь полем, отдавая умершего всем стихиям разом. Когда и почему мертвых начали закапывать в землю Герхард не помнил, знал только, что в отдельных уголках сожжение все еще практикуют. Особенно в Варении. Зола — хорошее удобрение.
На светлом камне было вырезано сухое: «Милисент Шнайдер, баронесса фон Мирбах». Ниже шли даты рождения и смерти. Лишенная титула при жизни Милисент снова обрела его после смерти по указанию Георга. За заслуги перед императорской семьей.
Стоило поблагодарить императора за подобную милость, но язык как-то не поворачивался. Они не особенно разговаривали после нападения. Точнее говорили, но все больше по делу. По сравнению с прошлым — несомненный успех, однако чего-то в разговорах не хватало.
Белые лилии легли у надгробия. Надо было что-то сказать. Попрощаться? Рассказать, как проходят дни? Кажется, он успел надоесть ей своим нытьем еще при жизни. Зачем мучить теперь? О чем вообще говорят с покойными? Слышат ли они? У изрилионцев есть сказка, что хорошие люди после смерти попадают в лучшее место, а творившие зло — в плохое. В Империи считалось, что души растворяются в мире как та же зола в земле. Так о чем говорить?
Герхард так и не нашел слов. Погладил холодный камень и направился прочь, не зная, зачем вообще приходил. За прощением? Прощанием? Принятием?
Квартира Милисент встретила той же тишиной и запахом пыли. Укрытая чехлами мебель стояла на тех же местах, в гардеробной все еще висели платья, на столике у зеркала стояли духи и крема. Здесь даже едва уловимо пахло теми же лилиями. А на столике у кровати лежала белая раковина — подарок Юстаса.
Баронесса любила море, но так и не смогла к нему вернуться. Умерла в душном городе, вдали от берега, думая, что спасает Герхарда. Зачем? Разве он стоил такого спасения?
Герцог скинул покрывало и сел на диванчик в будуаре. Старинная, антикварная мебель с вычурными спинками и подлокотниками, которая теперь никому не нужна. Он все еще вносил плату за аренду квартиры, здесь наверняка даже убирались, хоть и нечасто. Но Милисент тут уже не было…
«… почему ты не женился на ней?»
Вопрос Кристиана, на который он не смог ответить, крутился в голове. Гремел набатом. Требовал ответа.
«… почему ты не женился на ней?»
Потому что не доверял? Доверял. Рассказывал больше, чем кому-либо еще, а потом слушал и даже принимал к сведению советы.
«… почему ты не женился на ней?»
Потому что не думал, что все может закончиться вот так? Внезапно. Страшно. Легко.
«… почему ты не женился на ней?»
Потому что не хотел? Или хотел, но боялся? Чего? Что все вдруг станет иначе? Не так удобно?
«… почему ты не женился на ней?»
Потому что… Потому что его все устраивало и так. Стоит признать, что все было прекрасно. Так зачем что-то менять? Он задумался о переменах лишь незадолго до ее смерти. Но почему? Что изменилось? Он вдруг разглядел то, что всегда было перед глазами?
«… почему ты не женился на ней?»
Потому что… не любил? Испытывал привязанность, благодарность, доверял, но любовь… Ему всегда было сложно с чувствами. С механизмами как-то проще и понятнее. А эмоции… Милисент в них разбиралась. И помогала разложить по полочкам. Понять. Теперь помогать было некому. Так что он чувствовал?
Боль потери? Вину? Одиночество? Милисент стала частью его жизни, и терять ее было больно, как может