– Кому принадлежит чёрное сердце?
По земле пробежала судорога.
– Чуждому богу, – произнесла ведьма, прежде чем погасли огни. Поляна погрузилась в зыбкий сумрак.
Нура накрыла жемчужину ладонью и стиснула пальцы.
Земля под ними раскололась; столпы дыма взвились в небо… А после – остров Первого Огня ушёл под воду.
☽ ✶ ☾
21 день Заката, 299 г. от ВП
Остров Ржавых Цепей, Крепость
Она просыпается от нахлынувшей дурноты, с часто бьющимся сердцем. Садится, опуская пятки на холодный пол, и только тогда осознаёт, где находится. На берегу. В Крепости. За окнами ночь, но, судя по синеватой дымке, рассвет уже близко.
Нура с трудом сглатывает. Опускает руку на грудь, стремясь выровнять дыхание. В горле пересохло, и собственный язык кажется колючим морским ежом.
Пережить кошмар – неважно, наяву или во сне – врагу не пожелаешь. Какая-то часть неё по-прежнему тонет, погружаясь в ядовитую толщу видений. Там, на глубине, сияют звёзды…
Встав на ноги, она покачивается; находит ладонью дверную ручку. Братья спят в соседних комнатах. Она не хочет их тревожить. Почти вслепую Нура спускается на первый этаж, в кухню, и даёт глазам время, чтобы привыкнуть к очертаниям. Желудок сдавливает морским узлом. Ей стоило поесть: последним завтраком Нуры стала горсть земляных орехов в день перед испытанием. Сколько прошло с тех пор?
Стеклянная кружка звякает, едва не выскальзывая из руки. Нура сжимает пальцы. Замирает и прислушивается: нет, не разбудила. Всё тихо.
Вода оказывается кисловатой на вкус, будто в неё добавили рима́ну – сок тропического фрукта, которым целители та-мери снимают головную боль и лечат от внутренних паразитов. Главное, в ней не чувствуется привкуса соли; всё остальное Нура готова простить.
– Ты чего не спишь, Веснушка?
Карп стоит на пороге, спросонья потирая шею. Светлое пятно на фоне черноты – помятое, в наспех застёгнутой рубашке. Лямка от штанов держится на одном плече.
– Прости, что разбудила. – Шёпот Нуры едва слышен.
– Да я сам поднялся. Зов природы, сама понимаешь… Ты здесь ни при чём. Не пей эту гадость! – В два шага он оказывается рядом и отнимает кружку. – Говорил же Сом: если захочешь чего – зови.
– А что это?
– Бражка. Ну, настойка. Погоди, я сейчас. – Он отворачивается, хлопая дверцей. Нура вздрагивает, думая, что, разбуженные братья окажутся здесь, но нет, следом за Карпом никто не выходит. Он зажигает фитилёк лампы и протягивает ей стакан – тот самый, что и Горчак накануне. – На вот… чистую.
На сей раз Нура пьёт залпом – прохладную воду, которая кажется слаще всего на свете.
– Можно ещё?
– Не переусердствуй, а то забулькает, – говорит Карп, со знанием дела. – Ты голодная?
– Да, – отвечает честно.
– Так… – Он чешет в затылке. – Не сочти меня невеждой, но как вы… чем у себя в племени питаетесь?
Она улыбается.
– Что? Я не в обиду! Это искренний и незамутнённый интерес.
– Ты всегда так говоришь?
– Складно и выразительно? Речь – она ведь как поток, зачем сдерживать, когда льётся? Это один из немногих талантов, которыми матушка-жизнь наградила. – Карп пожимает плечами. – На дев, опять же, производит впечатление. Особенно стихи. У вас есть поэты?
– Кай’коро. Сказители. Мы не записываем своих песен, только запоминаем и поём друг другу.
– Кай’коро, – шевелит он губами, повторяя. – Красивый язык. Твёрдый и певучий. Научишь меня? За сладкие галеты, – Карп прикладывает палец к губам и наклоняется ближе. – У Ёршика есть нычка. Думает, о ней никто не знает.
– Но…
– Никаких «но». Знаешь, как у нас говорят? Голодного песни не кормят. А мы на тебя набросились сразу, что да как… Не подумали о главном, сами-то привыкли.
– Привыкли не есть? – Она удивлённо поднимает бровь.
– Ну как… Один раз в день сойдёт. Раньше бывало, пиры закатывали с хорошей выручки, после праздников и городских гуляний, а теперь одно слово – мрак. Живот втянул и на боковую.
Нура вглядывается в его лицо; тени от зажжённого огонька пляшут на коже.
– Вы гроба… грабители? – выговаривает с трудом. – Я просто пытаюсь понять.
Широкая улыбка Карпа тает.
– Забудь это слово. Грабят лангусты, которые подчиняются Отшельнику. Торгуют информацией удильщики. Контрабанду перевозят угри, прислужники Мурены. Если захочешь, обратись к Сому, он изложит всю систему. Мы – сами по себе. Без «крыши» и процентов. Хотя… для тебя это пустые слова, верно?
Она кивает.
– Тогда поверь: мы не злодеи. Берём что плохо лежит, но только у тех, кто… ну, знаешь, не умрёт без последней галеты. Есть горожане, не считающие холы и не знающие, что творится за пределом Внешнего круга…
Из жестяной банки он извлекает лакомство: не столько сладкое, сколько солёное, хрустящее на зубах. Что-то вроде подсушенного хлеба, нарезанного маленькими треугольниками. Нура подбирает крошки с пальцев языком.
– Младший не расстроится?
– Он рад, что нашёл тебя.
– Чьё это платье?
Карп усмехается и садится на край стола. Теперь их лица – друг напротив друга.
– У нас сегодня разговоры по душам? «И сердца стук в полночную минуту откровений…» – Он переходит на вдохновенный, но всё же дурашливый шёпот.
– Я не хочу себя чувствовать виноватой… перед Скатом и остальными, не понимая, за что.
– Ни за что. Он по жизни индюк. Но раз мы тут… – Он болезненно дёргает щекой и опускает взгляд. – Её звали Невеной. Или Умброй – по-нашему. Без неё тут стало не так…
Красноречие Карпа растворяется, подобно соли в морской воде, и слова находятся с трудом.
– Сом называл её сердцем Братства; Ёршик души не чаял, а Скат… Он был недалеко от площади, когда жандармы начали расстреливать заражённых. Толпу оттеснили, и она не вернулась к нам… домой.
– Ка та’эр саат-ши.
Он поднимает бровь.
– Ты просил научить тамерийским словам. Это выражение сочувствия. Если дословно, то «беру боль из твоего сердца».
– Ничего себе! Бездушное «прости» на имперском не сравнится. – Улыбка выходит грустной. – Мы предпочитаем об этом не говорить. Просто на будущее, чтобы ты знала.
– Хорошо, я поняла.
На дне остаётся две галеты, когда Карп возвращает банку на место.
– Мы с тобой соучастники преступления, мона Веснушка. Пора заметать следы, а после – в кровать!.. Как-то двусмысленно прозвучало. Я хотел сказать «в кровати», но ты не обращай внимания, язык мой – враг мой. Не ведает, что творит, живёт своей жизнью. Если надо туда, – он кивает в направлении дверцы, ведущей к отхожему месту, – я провожу.
Нура качает головой. Ответить не успевает: снаружи раздаётся протяжный свист, а затем голоса. Люди за стенами Крепости.