– Слушай, Кэз, – говорю я как можно спокойнее. – Я не смогу написать за тебя эссе, если ты не приведешь мне хоть один весомый, реальный пример – и не говори, что в твоей жизни не было сложностей, у всех бывают темные времена…
– До чего мудрые слова, – сухо говорит он. – Цитата из какого-нибудь мюзикла?
– Не меняй тему.
Но он просто замолкает, и каждая секунда этого неловкого молчания испытывает мое терпение все больше и больше.
– Это твое эссе для колледжа, – напоминаю я ему. – Вообще-то, писать его довольно просто. Это же не высшая математика, в конце концов.
– Для тебя, может, и просто, – парирует он.
– Ты даже не пытался – если бы ты попробовал…
– Я пытаюсь. – Он вздыхает. Проводит пальцами по волосам, но это не похоже на отрепетированный жест, он и правда взволнован. – Видишь, вот почему мне не нравится… – Он одергивает себя.
– Что именно?
– Ничего.
– Нет, расскажу, – упорствую я. – Не нравится что именно? Учиться? Строить планы на будущее? Делать что-то не идеально?
Он не отвечает, но его челюсть сжимается, когда я заканчиваю фразу.
Я пытаюсь не рассмеяться, меня переполняют противоречивые чувства между замешательством и весельем.
– Кэз, – говорю я. – Понимаю, есть люди, которых восхищает даже то, как ты пьешь воду. Но ты не обязан быть идеальным все время! Ты, возможно, нравился бы мне гораздо больше, будь ты более… человечным, что ли. А не просто блестящей игрушкой, товаром индустрии развлечений.
Он явно не ожидал этих слов. Удивление на его лице быстро сменяется настороженностью.
– Вот кем ты меня считаешь? Блестящим… товаром?
– Нет, – говорю я. Затем, выдержав паузу: – Да. Вроде того.
Он молчит, уставившись на яркую точку в безоблачном небе. Воздушный змей. Дракон с золотыми колокольчиками вместо глаз, туловище склеено из раскрашенных масок пекинской оперы. Длинный, расклешенный хвост колышется на ветру.
– Думаю, в чем-то ты права, – говорит Кэз, возвращая меня к реальности. Он издает негромкий смешок. – Это забавно, ведь когда я получил первую роль, я пообещал себе не становиться той самой знаменитостью, которая на все вопросы о личном дает туманные ответы, согласованные с менеджментом, но…
– Но?
– Но вот как-то в одном из старых интервью я упомянул певца, который мне реально нравился. А через месяц всплыла информация, что он принимает наркотики, – я, естественно, вообще об этом не знал, мне просто нравилось его творчество. Но мои слова вывернули так, будто я призывал подростков употреблять, и мне пришлось принести извинения публично. Эта история не утихала несколько недель – в итоге меня спас другой актер: он неправильно процитировал кого-то из классиков и попал в заголовки всех СМИ.
Пока он говорит, мне кажется, что за всеми этими глянцевыми обложками я вижу маленького мальчика. Растерянного и немного напуганного. Волна сочувствия поднимается во мне, поэтому я совершенно искренне говорю:
– Ты можешь быть со мной честен. Я не буду искажать твои слова, просто помогу написать ту историю, которой ты будешь готов поделиться. Обещаю!
Долгая пауза. Легкий ветер колышет траву, касаясь моей щеки.
Когда Кэз вновь поднимает голову, он выглядит по-другому. Или смотрит на меня иначе: глаза его не черные, а карие, насыщенного оттенка влажной земли.
– Ладно, – говорит он наконец. – Я расскажу.
В тринадцать лет Кэз Сонг повредил руку.
Хотя «повредил» – слишком мягко сказано. На самом деле это был перелом со смещением. В некоторых местах кость раздробило настолько, что крохотные белые осколки впились изнутри в кожу, угрожая проткнуть ее насквозь. Боль (по его словам) была терпимой. Пара секунд агонии, жуткий хруст, пламя, растекающееся от пальцев вверх по руке, – а следом онемение.
Думаю, боль была невыносимой.
Он получил перелом, выполняя трюк на съемках исторической дорамы. Это была его первая важная роль – шпион наследника короля, – и он очень хотел доказать, что достоин этой работы. Как минимум четыре актера его возраста со связями в киноиндустрии мечтали об этой роли и были готовы заменить его в любой момент, если бы он не справился.
Трюк требовал, чтобы Кэз перепрыгнул через две покатые крыши дворца (с помощью страховки, разумеется) и сделал двойное сальто в воздухе, а затем приземлился прямиком в гущу сражения. Прыжок через первую крышу удался, но на второй один из тросов внезапно ослаб. Кэз споткнулся, жестко приземлился под неправильным углом. Инстинктивно выставил правую руку, чтобы обезопасить себя. Просчитался.
– Я почти сразу понял, что это перелом, – говорит он, закатывая рукав. Тонкая белая зазубренная линия тянется вниз от его локтя к запястью, вгрызаясь в тугие связки мышц. Я вынуждена побороть странное, внезапное желание провести пальцами по шраму, просто чтобы узнать, болит ли он до сих пор. Чтобы увидеть, разрешит ли мне Кэз дотронуться до него. – Точнее, я сразу услышал.
Разряд воображаемой боли пронзает мою собственную руку при этих словах.
– Но ты не сдался, – догадываюсь я, заставляя себя оторваться от шрама, прежде чем сделаю какую-нибудь глупость.
– Съемку не остановили. – Он пожимает плечами. – Все ждали. Я решил, что смогу закончить сцену.
Так он и сделал. Завершил и тот эпизод, и следующий, а потом еще один. В течение двух часов он с высоко поднятой головой выполнял все трюки и отыгрывал своего персонажа, не обращая внимания на травму. Лишь когда его дневные сцены были отсняты и режиссер остался доволен, Кэз спокойно спросил, может ли он обратиться к врачу, потому что не чувствует своих пальцев. Сотрудник, который должен был проводить Кэза, взглянул на его руку, теперь уже больше не скрытую плотными, многослойными рукавами костюма, и едва сдержал крик.
Доктор тоже пришел в ужас. Удивлялся, как Кэз еще не потерял сознание от боли. А тот в ответ просто улыбнулся своей фирменной, белозубой улыбкой, которая сводит с ума его коллег и фанаток, и сказал: «Да ну, всего лишь царапина».
– И что на это сказал врач? – спрашиваю я.
Кэз проводит ладонью по своим вечно растрепанным волосам.
– Честно? Я не помню – в тот момент уже подействовали лекарства.
– Очень мило. – Я фыркаю.
– Надеюсь, он восхищенно покачал головой и прошептал своей симпатичной медсестре что-то вроде «Какой смелый юноша». Может, даже уронил пару слезинок.
– И на этом моменте в операционной раздались дружные аплодисменты.
Он смотрит на меня в притворном ужасе.
– Откуда ты знаешь?!
Тихий, непроизвольный смешок подступает к горлу, но я не поддаюсь. И все-таки – смешок. Сейчас не время смеяться, нужно быть серьезной.
Так. Мне надо проветриться. Отвлечься. Я здесь не для того, чтобы заводить друзей. Ни к чему эти напрасные надежды,