Кэз на мгновение замирает, в его чертах отражается замешательство, прежде чем он догадывается. Испускает вздох.
– Я не…
– Да ладно. Ты знаешь, что это за слова.
– Элиза…
– Кэ-эз…
– О’кей, хорошо. – Удар сердца. Его взгляд впивается в мой, на челюсти упрямо дергается мускул, и следующие три слова, что покидают его рот, звучат натужно, неестественно. – Ты… была… права.
Я чувствую, как мои губы растягиваются в широкой усмешке, и я наслаждаюсь этой маленькой победой, выражением покорности на его лице.
– В таком случае, я очень рада.
Он выдерживает паузу. Затем добавляет:
– И, кстати, еще я очень сожалею.
Я смотрю на него удивленно.
– О чем?
– Просто в последнее время наши отношения немного усложнились, и… – Он выглядит так, будто собирается сказать что-то еще, и мое сердце замирает, но затем он прерывает себя. – Но теперь у нас все круто, да?
Я сглатываю слюну. Улыбаюсь. Пытаюсь не слишком зацикливаться на мысли, что не по моей ли вине все и усложнилось, думает ли он еще о том дне в чайной или, может, о моей истерике перед его дверью…
– Да. Конечно.
Потом он заканчивает ужинать и хвалит мою еду («Это действительно намного лучше торта»), и я остаюсь рядом с ним, пока он не засыпает. Пока луна не поднимается на макушку темного неба.
И еще долго после этого.
Я смотрю на него, такого беспечного во сне, и у меня возникает это странное щемящее чувство в груди – болезненное, как свежая рана, острое, как жжение слез. Чрезвычайно сильное. Как будто мое сердце хочет выбраться в мое горло.
Наконец я не выдерживаю и отшатываюсь назад.
Кэз приоткрывает глаза, его взгляд, пристальный и черный как ночь, фокусируется на мне. Я чувствую, что меня немного шатает под его тяжестью.
– Куда ты идешь?
– Иду, эм-м… – Голос подводит меня. – Чтобы прибрать…
– Останься, – шепчет он. Слово падает у него с губ так быстро, что может быть инстинктом, оговоркой, ошибкой. Он и сам выглядит почти удивленным, почти робким, хотя и не берет сказанное обратно. Не сбегает, как поступила бы я. И лишь замечая, как что-то натянуто ворочается у Кэза в гортани, я понимаю, насколько ему трудно оставаться в таком уязвимом, ослабленном состоянии.
Из-за этого я тоже хочу быть храбрее, предложить ему что-то взамен его доверия. Что-то настоящее, хотя бы разок.
– Я… Хорошо. – Я медленно опускаюсь обратно на колени рядом с диваном. В комнате настолько тихо, что я слышу каждый свой прерывистый вдох и скрипение половиц под моим весом. Все сдвигается. Кренится. Дико отклоняется от курса, и я не знаю, как это остановить и нужно ли вообще это делать. – Хорошо. Но при одном условии.
– Что? – спрашивает он, сразу насторожившись.
– Если ты когда-нибудь почувствуешь снова, что болен, или ранен, или слаб, ты обязательно мне скажешь. Не вздумай держать это в себе и изображать крутого…
Он начинает протестовать, но я все равно продолжаю, зная, что наверняка переступаю какую-то невидимую линию, но игнорирую это.
– Ведь что бы ни случилось… теперь мы друзья, так? Я хочу быть именно тем человеком, к которому ты всегда можешь обратиться. Местом, где чувствуешь себя в безопасности. Я хочу, чтобы ты знал, что передо мной можешь просто быть… собой. Что не обязан всегда показывать себя с лучшей стороны. Ладно? – Когда он открывает рот, чтобы возразить, я добавляю: – Обещай мне.
Он тяжело глотает. Видит что-то в моем лице – может, решимость или то самое беспокойство, которое я отчаянно пыталась скрыть, – что заставляет его кивнуть.
– Ладно.
– Ладно, – повторяю я, вздыхая с облегчением.
– Клево.
Легкая улыбка изгибает мои губы.
– Круто.
А затем, поскольку я уже пересекла запретную линию, я импульсивно тянусь вперед и нежно глажу его одной рукой по волосам.
Они мягкие. Даже мягче, чем я ожидала. Глаза Кэза вновь закрываются, но не устало – напротив, кажется, все мышцы в его теле внезапно напряглись.
Похоже, он расслабляется лишь в тот момент, когда я подаюсь вперед, опускаю руку ниже, к его плечу, и проговариваю то, что сама хотела услышать от кого-нибудь, сколько себя помню. То, что до сих пор мечтаю от кого-нибудь услышать:
– Я никуда не уйду. Я с тобой. Обещаю.
Глава шестнадцатая
Много лет мы встречали Праздник весны в тех местах, где обычно отмечают лишь Рождество и Новый год. И поэтому так приятно наконец-то получить возможность полноценно отдыхать в этот праздник.
Двухнедельный перерыв – настоящее счастье. Что бы ни изменилось между мной и Кэзом тем вечером в его квартире (а что-то и правда поменялось – я чувствовала это всем телом, пока шла домой), все поставлено на паузу: он на все праздничные дни уезжает в Хэндянь, где расположен целый комплекс киностудий. Мне удается подготовить первую партию заявлений в колледж ровно к наступающим дедлайнам. А мама умудряется организовать долгожданный семейный ужин в рыбном ресторане. Собрать более шестидесяти членов семьи в одном месте и в одно время – это, по словам Ма, логистический ад.
Как только мы входим через освещенные фонарями двойные двери ресторана, нас встречает открытая экспозиция аквариумов: по стеклу ползают лангусты, в мутной воде плавают белые окуни. Я смотрю на них пару мгновений – на их разинутые рты и пустые черные глаза – и отвожу взгляд. Кто-то из этой живности довольно скоро угодит ко мне в тарелку. Не стоит к ним привязываться.
Жизнерадостная официантка с детским личиком ведет нас к огромному вип-залу в глубине здания, и мы слышим нашу родню задолго до того, как видим ее. Мой желудок нервно трепыхается. Можно только молиться, чтобы мой посредственный уровень владения китайским не подвел.
А затем все начинается.
Это напоминает какую-то замысловатую пресс-конференцию. Ма, Ба и мы с Эмили выстраиваемся в ряд на одной стороне зала, спиной к цветочным ширмам, изобразив на лицах сияющие улыбки, а наши родственники по очереди подходят, чтобы ущипнуть нас за щеки и вручить подарки: мешочки свежих унаби и абрикосов из их собственных садов и дорогие наборы для каллиграфии, призванные помочь нам «воссоединиться с нашей культурой». Нам суют в руки пухлые красные конверты (несмотря на вежливые возражения мамы,