Дядюшки, на которых трудно произвести впечатление, спрашивают про мои оценки, а сплетничающих тетушек я отличаю лишь по высоте их причесок. А к некоторым родственникам я вообще не знаю, как обращаться: то ли они тетушки, то ли двоюродные бабушки, то ли, по сути, наши гораздо более старшие кузины, – так что в итоге мы с Эмили украдкой поглядываем в телефоны в поисках правильных слов.
Все это очень громко, и ошеломляюще, и хаотично, и… мне этого не хватало. Разлитой в воздухе энергии, теплых волн смеха отовсюду. Странного ощущения дома в переполненном зале, улыбок моей мамы и глаз моей сестры.
Наша лаолао – мамина мама – подходит к нам последней, и люди расступаются перед ней, как перед королевой. Хотя ей далеко за шестьдесят, в ней остается нечто царственное: глубокие морщины, стальное выражение глаз. Умудренность во взгляде. Одета она в ту же выцветшую фиолетовую блузку, что и на одном из немногочисленных наших совместных фото, а ее седые волосы заколоты в элегантный пучок.
– Лаолао хао [22], – почтительно говорю я, когда она останавливается передо мной.
Без единого слова она заключает меня в крепкие, сокрушительные объятия, окутывая сладким ароматом трав, жасминового чая и стирального порошка. Я похлопываю ее по спине, в неуклюжей попытке передать взаимность.
– Я так рада, что ты вернулась домой, – шепчет она, и ее дыхание согревает мою кожу, а мозолистая хватка крепко сжимает мои плечи, словно лаолао боится, что я исчезну, как только она меня отпустит.
Когда через пару мгновений она все-таки разжимает руки, я растрогана тем, что ее глаза покраснели. Но еще более тревожно слабое жжение в моих собственных глазах. Я усиленно моргаю и растягиваю губы в широкой улыбке.
– Конечно, мы вернулись домой, – неуклюже, по-детски говорю я ей на мандаринском. – Ты же здесь.
Бабушка улыбается мне с такой любовью, что она кажется осязаемой, а затем направляется к Эмили.
Я же остаюсь прикованной к месту, размышляя. О семье. О доме.
Лет пять назад, в школе, название которой я уже с трудом помню, учитель английского задал нам сочинение о доме. Одноклассники сразу же поняли, о чем писать: о доме детства в Огайо; семейной ферме в Техасе; или о городе, в котором прожили всю свою жизнь. Проще простого. И только я растерялась.
Как полная идиотка, я взяла и обратилась к учителю, озвучив свои мысли перед всем классом:
– Что, если мы вообще не знаем, где наш дом? Или что, если… что, если у нас его нет? – спросила я.
Несколько учеников засмеялись, будто я прикалываюсь или вредничаю.
Учитель недоуменно посмотрел на меня.
– Не смеши, – сказал он. – У каждого есть дом.
Я попыталась объяснить, что имела в виду, но к тому времени преподаватель потерял терпение. Он заявил, что я ленюсь, пытаясь увильнуть от простого задания, выдумывая несуществующие проблемы. Он не понимал. Никто из моих одноклассников, казалось, тоже. Они не провели полдетства, посещая семейные встречи, поедая рулеты из пекинской утки и запуская воздушных змеев в парке Бэйхай лишь затем, чтобы после переезда оказаться в стране, где не знали языка и не могли даже написать собственное имя. Они не учились ездить на велосипеде по широким, залитым солнцем дорогам Новой Зеландии лишь затем, чтобы этот велик был продан два месяца спустя, при переезде в Сингапур. Они не провели свой десятый день рожденья в самолете, а одиннадцатый – плача в туалете в Англии, потому что никого не знали в этой стране, а кто-то из нового класса высмеял их акцент.
Для них дом был чем-то конкретным и цельным, а не чем-то разбросанным по всему земному шару, словно кусочки пазла.
Вот о чем я в итоге и написала сочинение, но учитель вернул его без оценки. Сказал, что я не поняла сути задания. Велел переделать.
Так что во второй раз я придумала историю. Наугад выбрала один из городов, в которых жила, и настрочила всякую ерунду о том, как чувствовала там себя своей. И получила «отлично» с припиской: «Совсем несложно было, правда?»
И, оглядывая зал, я подозреваю, что теперь нашла бы ответ на то задание. Он в том, что я чувствую прямо сейчас. Все те комнаты, по которым я ходила в восемь, десять, четырнадцать лет, все, кого я в них встречала… Возможно, я оставила там частичку себя и взамен забрала частичку с собой, а не из этого ли состоят дома? Из коллекции вещей, которые формируют тебя?
На сердце у меня становится немного легче, и я сажусь между двумя тетушками – Второй (у нее самая высокая завивка) и Третьей – в ожидании, когда принесут горячее. Пока что на красной скатерти разложены лишь креветочные чипсы и соленый арахис.
– …говорю тебе: они бы так мило смотрелись вместе, – говорит Вторая Тетушка, поедая один орешек за другим, используя только палочки. – Не удивлюсь, если они встречаются и в реальности. У актеров это сплошь да рядом, знаешь ли. Скажем, Тан Янь и Ло Цзинь. Или Чжао Ютин и Гао Юаньюань. Столько времени вместе на съемках – что-то непременно да случится.
– Да-да, и они оба очень хороши собой, – соглашается Третья Тетушка. – У них были бы такие симпатичные детки – могу себе представить!
Я молча жую креветочные чипсы и позволяю родне сплетничать. Но тут Вторая Тетушка говорит:
– Этот Кэз Сонг действительно красавчик, не так ли? Должно быть, костюмеру в «Легенде о Фэйянь» он приглянулся тоже – никогда не видела, чтобы кто-то так хорошо воссоздавал древний костюм.
И я чуть не подавилась. О боже мой! Они же обсуждают Кэза! И не просто, а его отношения с бывшей коллегой, Анджелой Фэй. Актрисой, которую буквально в прошлом году признали одной из Самых-Красивых-Женщин-Мира. И хотя я-то знаю, что они не вместе, острый привкус горечи портит вкус креветок. Я прекращаю есть.
Напротив меня Эмили раскрывает рот – вероятно, чтобы объявить всему столу, с кем на самом деле встречается этот симпатичный актер. Я бросаю на нее быстрый предостерегающий взгляд. К счастью, наша сестринская телепатия сильна как никогда, потому что Эмили замирает и захлопывает рот.
Мои тетушки ничего не замечают.
– Нет, постой. Совершенно уверена, я слышала где-то, что Кэз уже состоит в отношениях. Да еще с какой-то сужэнь, представь себе, – заявляет Вторая Тетушка; ее золотые и нефритовые украшения позвякивают друг о друга, когда она