Кэз бросает на меня долгий, недоверчивый взгляд.
– Давай я тебя отнесу.
Он говорит это так просто. Он и правда готов это сделать. Его волосы упали на лоб длинными, чернильно-мокрыми прядями, рубашка прилипла к телу, и несмотря на то, что меня с головы до ног промочил холодный дождь, я внезапно чувствую себя наполненной готовым выплеснуться через край кипятком.
– Что?
Кэз показывает на свою спину.
– Давай. Я и раньше таскал на спине девушек во время съемок. Это будет легко.
Как будто я нуждаюсь в напоминании о том, что широкие, романтичные жесты для него – пустяки! Все, что он говорил мне, слышали от него и другие девушки: актрисы, фанатки, модели… Подобная близость дается легко ему, а для меня это вопрос жизни и смерти.
– Думаю, ты себя переоцениваешь.
– Вряд ли.
– И недооцениваешь мой вес.
– Да ладно тебе, Элиза. – Он закатывает глаза. – В тебе метра полтора.
– Метр шестьдесят, – ворчу я.
Он поднимает руки, одной из них прикрывая голову от ливня.
– Слушай, ты предпочтешь мокнуть под этим дождем и препираться из-за своего роста – который, кстати, явно не метр шестьдесят – или переждать где-нибудь в тепле и сухости?
Так я и возвращаюсь домой, сидя на спине у Кэза Сонга. По нашим телам хлещет нескончаемый дождь, у его ног плещется вода, затянувшие небо тучи яростно клубятся над нами. Мои руки обвивают его шею. Все выглядит более мрачным, более насыщенным: проплывающие мимо деревья густо-коричневые, розовые цветки на них только начинают проклевываться. На территории уже никого, кроме нас.
Такое чувство, что мы последние люди, оставшиеся в мире.
– Знаешь, я хотел с тобой поговорить, – произносит Кэз после нескольких минут пути, когда тропинка делает поворот. Его хватка на моих ногах остается твердой, но я ощущаю затрудненность его дыхания. Усиленно стараюсь не шевелиться.
– Насчет чего? – спрашиваю я.
– Прошлой пятницы…
Мое сердце внезапно стучит громче дождя.
– Ты прав, мы должны поговорить о… реакции людей, – выдавливаю я из себя, впадая в панику. – Нет новостей от менеджера? Я тут просматривала кое-какие комментарии, и в сети по-прежнему хватает тех, кому нужно что-то поубедительнее, и мне кажется, интервью было бы отличной возможностью…
– Ты должна знать, что меня волнует не это.
В мои вены проникает холод. Мои зубы стучат.
– Тогда… тогда что тебя волнует?
– Ты, – говорит он тихо. – Я хочу быть с тобой, Элиза.
Слова повисают в туманном сером воздухе, и я рада, что Кэз не видит моего лица. «Я уже с тобой, – порываюсь я ему сказать. – Ближе, чем когда-либо планировала».
– Я…
– Но не как часть тайного сговора, – продолжает он, все ускоряясь, как будто не уверен, получит ли шанс высказаться снова. – Не ради показухи. Не для «стратегического, взаимовыгодного и романтически ориентированного альянса с целью продвижения наших карьер»…
– Ты… заучил это наизусть?
– Конечно. Хотя до сих пор считаю, что мы могли бы придумать название получше. – Не сбиваясь с ритма, он продолжает: – Я не хочу делать вид, будто мы встретились, когда ты искала квартиру, и сразу нашли общий язык, ведь когда мы впервые увиделись по-настоящему, ты сидела через две парты передо мной на английском, учитель зачитывал одно из твоих эссе, а я думал: «Никогда не видел кого-то настолько же талантливого». Я не хочу постоянно держаться начеку рядом с тобой, ведь ты единственная дала мне почувствовать, что я могу просто быть… честным. Быть собой. Как будто я что из себя представляю, даже когда все кинокамеры выключены.
– Я не хочу ждать повода, чтобы поцеловать тебя, случая, когда необходимо доказать что-то половине школы, – говорит он дальше. – Не хочу, чтобы наши отношения целиком были построены на лжи. И знаю, я прошу о многом, потому что у тебя есть твои читатели с их ожиданиями, и внимания публики уже хоть отбавляй, но… я просто хочу… – Он втягивает воздух, и может, когда-то он и заявлял, что никогда ничего и ни у кого не просит, но сейчас произносит тоном, болезненно близким к мольбе: – Я хочу, чтобы это было по-настоящему.
Мое сердце сжимается.
Сколько раз я мечтала о том, что он скажет нечто подобное? Сотню. Тысячу. Но это было всего лишь мечтой. Я совершенно, абсолютно не готова слышать это на самом деле.
– А что тогда… делать с эссе? – слышу я свой вопрос. У меня вода в глазах и на языке. На вкус она как соль. – Люди уже считают это рекламным ходом – и мы только что потратили все силы, пытаясь убедить их, что это не так. Если мы… если я выйду и скажу, что вся история придумана…
– Мы с этим разберемся, – обещает он. Он говорит об этом так легко, так спокойно…
Если бы!
– Я просто… не понимаю, зачем ты мне это говоришь, – выпаливаю я. – Почему сейчас? С каких пор ты вообще…
И он все-таки смеется, пусть и невеселым смехом.
– Ну, ты совсем не упрощаешь мне задачу.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Элиза. – Он качает головой. – Обычно я неплохо в этом разбираюсь, но когда дело касается тебя… Сперва ты говоришь так искренне, будто я правда тебе нравлюсь, и даришь мне этих бумажных журавликов… А затем признаёшься, что делаешь это только ради своей стажировки, что все искренне звучащие слова, которые слетают с твоих губ, – просто чушь, и планируешь каждую нашу встречу за три недели. Если бы не твой ответный поцелуй… я так и не узнал бы.
Я тупо смотрю вперед, полностью убежденная, что оказалась в какой-то альтернативной вселенной, где Кэз Сонг – тот, кто сомневается в моих чувствах к нему.
– Кроме того, – низким голосом продолжает он, – возможно, многие любят меня за мою… репутацию. Но это та часть, которую я показываю им нарочно, чтобы заставить их меня любить. Никто еще не узнавал меня так близко, как ты. Я не был уверен… Я не знал, достойны ли все другие мои части, чтобы их любили тоже.
И мое сердце разлетается на осколки.
Но решимость – нет.
– Конечно достойны, – говорю я, не веря, что мне вообще нужно утверждать это вслух. – Кэз, ты даже не знаешь, как трудно было притворяться, будто… будто я не хочу быть с тобой. Но это не сработает.
Он замирает; я чувствую, как напрягаются мышцы его плеч.
– Почему?
– В смысле, помимо всех объективных причин? Это… Ладно. Ты помнишь Зои? Зои Сато-Мейер?
– Помню, ага. – Его голос подчеркнуто нейтрален. – Девочка, подарившая тебе браслет.
– Именно. Она моя… она была моей лучшей подругой. – Поправка вызывает боль