Ну а я…
Выживаю. Чищу зубы, хожу на уроки и пишу конспекты. Я даже заканчиваю обещанную Саре Диаз статью – на этот раз более длинную и серьезную, о медленном крахе индустрии репетиторских центров в Китае, – которая будет напечатана в весеннем выпуске «Крейнсвифта», – и отправляю электронным письмом. А когда Сара подтверждает получение заодно с вопросом: «Вы готовы к интервью?», я пытаюсь подавить панику.
Не знаю, как написать, что не уверена, придет ли Кэз вообще. Заговорим ли мы с ним вновь. Когда я вспоминаю яркую, как молния, вспышку обиды – переходящую в гнев – в его глазах, звук его шагов по лужам, у меня каждый раз такое чувство, словно мое сердце кто-то сжимает в кулаке. Я не знаю, есть ли у нас шанс когда-либо найти дорогу обратно. Но от интервью зависит слишком многое: моя карьера, репутация Кэза, построенная нашими усилиями картинка в глазах аудитории. Поэтому ответ я пишу как можно более расплывчатый: «Все идет по плану».
И возможно, когда со всем этим будет покончено и я буду лежать одна в своей спальне, обводя взглядом пустые стены, я подумаю о Кэзе, и к моему горлу подступит комок. Возможно, я представлю, как он снимается в очередной дораме, смеется с Минжи, поет караоке со своими великолепными партнершами, и вопьюсь ногтями в подушку. Возможно, я буду ужасно по нему скучать, возненавижу и прокляну его имя.
Но в остальном у меня все хорошо. Просто великолепно.
В следующую субботу мне приходит письмо, состоящее всего из двух строчек:
Только что закончила читать твой текст. Пожалуйста, позвони мне, когда будешь свободна. Сара.
Сперва я только и могу, что смотреть в экран, не воспринимая ничего. Затем я читаю мейл снова, мое сердце колотится о ребра все быстрее и быстрее, страх подступает к горлу, словно желчь.
«Не психуй, – ругаю я себя. – Ты не знаешь, плохо ли это».
Но и не знаю, хорошо ли.
Меня трясет, когда я запираюсь на балконе и набираю номер Сары Диаз, крепко сжимая телефон обеими руками.
Она отвечает после первого гудка. Будто ждала.
– Элиза. Как дела?
«Меня сейчас вырвет или настигнет паническая атака из-за вашего письма, а так хорошо, спасибо. А у вас?»
– Я в порядке, – выдавливаю я.
– Что ж, приятно это слышать. Извини, что обращаюсь так внезапно, но я правда хотела поговорить с тобой о статье…
– Что вы думаете? – Мой голос звучит так отчаянно. Так по-детски.
– Она… – И затем Сара делает паузу. Минимум в двадцать секунд. Так долго не молчат, когда намерены сказать вам, что ваша статья – лучшее, что им когда-либо доводилось читать. Это пауза вроде «С-прискорбием-извещаю-что-ваш-пропавший-родственник-найден-мертвым-в-канаве». Пауза вроде «Я-кажется-случайно-задавил-твою-собаку-по-дороге-на-работу».
Ладони потеют, меня успевает бросить в жар, в холод, снова в жар. Я начинаю расхаживать по балкону.
– Она… другая, – наконец говорит Сара. Ее голос напряжен. – Отличается от твоих постов для блога.
Я не знаю, что на это сказать, поэтому просто молчу, а мой желудок тем временем сжимается все туже.
Затем она громко вздыхает.
– Буду говорить откровенно. Ты знаешь, как для нашего бренда важны страсть и достоверность, и боюсь, я не ощутила их в тексте. В смысле – ты явно хорошо проработала тему, но стиль слишком незамысловат, и я толком не уловила посыл, понимаешь? В целом он показался очень… вымученным.
– Ой… – Это все, на что я способна вначале. Я противлюсь внезапному, сокрушительному желанию заплакать. – Ой, это… Справедливое замечание. Это нормально.
– Надеюсь, я не кажусь слишком резкой, Элиза, – продолжает Сара, и от закравшейся в ее голос нотки сочувствия – даже жалости – мне отчего-то становится в тысячу раз хуже. – Я хотела, чтобы твой текст мне понравился. Правда хотела. И ты знаешь, как я обожаю твои работы. То первое эссе было таким радостным, искренним и достоверным – вот в чем вся сложность.
Мои уши наполняет гул; ирония ее слов бьет, как пощечина. Как может быть искренним эссе, которое я целиком выдумала? Эссе о чувстве, которого я даже ни разу не испытывала?
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.
– Похоже, лучше всего у тебя получается, когда ты искренне веришь в то, о чем пишешь.
– Верно. Хорошо. Это… правда.
– Но не расстраивайся, – добавляет Сара. – Я поговорила с командой, и мы все рады дать тебе еще один шанс. Напиши на тему по собственному выбору. Конечно, если мы вновь столкнемся с подобными проблемами…
Конец ее фразы ясен без слов. Если то, что я создам, ей не понравится, следующего шанса не будет. Это конец. Рекомендательное письмо уплывет у меня из-под носа, и моя писательская карьера завершится, не успев толком начаться.
Я прекращаю расхаживать и прижимаюсь лбом к холодной поверхности балконного окна; стекло туманится от моего дыхания. Прищурившись, я могу разглядеть растущие внизу голые, кривые деревья; детей, носящихся по игровой площадке; семейную пару, неспешно гуляющую вдоль тихого озера, – их силуэты окрашены тусклым послеполуденным солнцем в нежный сизый цвет.
Кажется, что все они в другой вселенной.
– Не беспокойтесь, – словно издалека долетает до меня мой собственный голос. – Я напишу вам кое-что еще. Кое-что получше. Клянусь.
– Что ж, я рада это слышать, Элиза. – В ее голосе звучит облегчение. – Искренне на это надеюсь. О, и просто чтобы уточнить: для интервью точно все готово?
Мои мысли опять переключаются на Кэза, и горло сжимается. В какой-то момент я, наверно, еще могла бы аккуратно предупредить ее о том, что он, «пожалуй-скорее-всего», не придет, но теперь это невозможно. Как раз сейчас моя судьба в «Крейнсвифте» определяется моим эссе и моими отношениями с Кэзом; я не могу облажаться еще и в этом.
– Да, – говорю я с фальшивой оживленностью. – Конечно.
Как только разговор завершается, я хватаю свой ноут и перечитываю статью, отправленную Саре. Где-то спустя четыре абзаца я осознаю с уколом боли: все так, как она сказала. Текст и правда кажется вымученным. Хотя это авторская статья, читается она, как один из тех ужасных новостных сюжетов, сгенерированных нейросетью. В ней нет страсти. Нет динамики. Нет искры.
Потому что, если уж быть абсолютно честной хотя бы перед собой… меня не волнует эта тема. Никогда не волновала. Просто мне взбрело в голову, что вещи такого рода производят впечатление.
Стеснение в моей