А значит, нельзя позволить этому случиться.
Я отворачиваюсь от окна. Делаю глубокий, успокаивающий вдох, чтобы прояснить голову. Я пообещала Саре кое-что получше, и я это сделаю. Я должна. Мне нужно всего лишь выяснить, какой именно элемент заставил Сару влюбиться в мое полностью выдуманное эссе, и воспроизвести – тогда и все остальное сработает. Раз плюнуть.
У меня получится.
У меня не получается.
Сейчас полночь, если верить будильнику возле моей кровати, и последние шесть часов я таращусь на пустой документ Word. Почти уверена: мой мозг начал распадаться еще на двухчасовой отметке.
– Боже, помоги мне! – бормочу я, потирая виски, чтобы отогнать нарастающую мигрень.
Лучше всего у тебя получается, когда ты искренне веришь в то, о чем пишешь.
Но во что я искренне верю?
Ни во что.
Во все.
Я всерьез рассуждаю, смогу ли вытрясти из себя несколько слов, если начну биться головой о стену, когда слышу тихий щелчок и скрип открываемой входной двери. Звон ключей. Затем знакомый цокот каблуков по паркету.
Ма дома.
Благодарная за повод временно отставить в сторону Пустой-Экран-Моей-Погибели, я на цыпочках направляюсь в гостиную, чтобы поприветствовать маму.
Она в своем обычном рабочем образе: приталенный, идеально выглаженный блейзер, простая шелковая блузка и пара минималистичных серебряных украшений. Благодаря всему этому и своей прямой, как нож, осанке даже сейчас, сбрасывая красные туфли, выглядит Ма так, словно в любой момент готова покорить мир.
Но когда я подхожу ближе, до меня доносится кисло-сладкий запах алкоголя и слабого сигаретного дыма. Я морщусь и, в последнюю секунду изменив направление, захожу на кухню.
Все упаковки с лекарственными травами маркированы и разложены в аккуратные цветные контейнеры: «От головной боли». «От менструальных болей». «От температуры». Впрочем, больше за счет мышечной памяти, чем в результате маминых стараний я быстро нахожу нужную коробочку. «От похмелья».
Высыпаю в стакан с горячей водой один из пакетиков и размешиваю коричневый порошок до его полного растворения, стараясь не задохнуться от запаха.
По причинам, которые я еще не до конца понимаю (хотя они имеют какое-то отношение к жэньцин, или личным связям), деловая культура Китая предусматривает множество поздних ужинов со спиртным – настолько много, что почти невозможно высоко продвинуться в карьере, если не пьешь. Показательный пример: большинство маминых крупных контрактов были подписаны за рюмочкой байцзю [24] или бокалом красного вина.
Проблема в том, что Ма ненавидит алкоголь, но я подозреваю, она выпила бы и жидкий огонь, если бы решила, что это поможет ей заключить сделку.
– Ай-Ай? Что это ты делаешь здесь так поздно?
Я оборачиваюсь на мягкое шарканье тапочек и протягиваю Ма стакан с лекарством.
– Обеспечиваю тебя отсутствием похмелья завтра утром, разумеется. – Я прислоняюсь спиной к кухонной стойке. – Знаешь, я уверена, что сейчас мы должны поменяться ролями.
Она закатывает глаза, но одаривает меня теплой улыбкой:
– Хао хайцзы. Ты очень заботливая.
– Ага, ага. – От комплиментов мне всегда не по себе. – Просто выпей, пока теплое.
Она выпивает содержимое стакана двумя большими глотками, а затем так усиленно изображает гримасу отвращения, что я невольно хихикаю.
– Видимо, правду говорят. – Она качает головой с задумчивым выражением в глазах. – Иногда то, что полезно для нас… противно на вкус.
– Вау, Ма, это суперская мысль! – Я фыркаю. – Поделись ею с Ба для его следующего сборника стихов.
– Может, и поделюсь, – говорит она очень серьезно, и через мгновение мы обе уже заливисто хохочем.
Но где-то в промежутках между взрывами веселья мой смех слабеет, и я начинаю думать обо всех вещах, о которых думать вовсе не следует, вроде Кэза, и моей неудавшейся писательской карьеры, и обманов, которые я все еще храню внутри себя… Мое лицо внезапно сморщивается, и я начинаю рыдать так, как не плакала никогда раньше. Так, будто никогда не прекращу.
– Ай-Ай? – Ма сбита с толку, и это логично, учитывая, что мои эмоции сделали разворот на 180 градусов за считаные секунды. – Что случилось?!
– Н-н-ничего. – выдавливаю я через самые отчаянные рыдания, с громкими всхлипами, икотой, учащенным дыханием и соплями, текущими по лицу. – Я… в порядке. В полном.
– Это из-за того парня, Кэза? – Ма обнимает меня одной рукой, обдавая смесью кисловатого аромата вина и жасминового парфюма.
Я одновременно киваю и мотаю головой, а всхлипы все сильнее сотрясают тело.
– Это не… Это…
Не знаю, как ей объяснить.
Потому что да, это из-за Кэза, естественно из-за него – из-за мальчика, что пронес меня сквозь дождь и больше не показывался на глаза. Но Кэз не единственный, из-за кого я убита горем.
Есть еще и Зои.
И хотя я сильно, всем сердцем, скучаю по ним обоим, это ощущается по-разному. Скучать по Зои едва ли не хуже. Потому что нет на свете тысяч книг, стихов и фильмов, которые точно описывали бы то, что я чувствую, как нет и подходящих красивых лирических песен, чтобы я могла плакать под них и подпевать им в машине. Нет руководства о том, как пережить потрясение такого рода; нет лекарства, чтобы облегчить этот конкретный вид боли. Расставания влюбленных постоянно романтизируются, они обсуждаются везде и всеми, но расставания друзей переживаются в одиночку, словно они ранят не так больно.
– Ты пытаешься сказать мне, что ваши отношения с Кэзом ненастоящие? – мягко спрашивает Ма.
Я ошеломленно замолкаю. Даже икать на пару секунд прекращаю.
– Как… ты узнала?
– Ты моя дочь, – только и говорит она, словно этого достаточно. Возможно, так и есть.
– Извини. – Я тру глаза, все еще шмыгая носом. – Ты сердишься на меня?
– Должна бы, – медленно говорит она, заправляя мне волосы за ухо. Затем берет салфетку со стола и вытирает мое лицо, и это такой естественный, материнский поступок, что я готова разрыдаться снова. – Но нет, я не сержусь.
Некоторое время мы стоим в тишине, ее теплая рука лежит на моих плечах, кусочки мокрой салфетки липнут к щеке. И это приятно. Умиротворяюще. У меня по-прежнему такое чувство, будто мир рушится, но я благодарна, что среди всего этого нашлось временное убежище.
– Я просто… Я не знаю, что делать, – хриплю я наконец. – Я не знаю, что делаю.
– Это нормально.
– Нет. Нет, вовсе нет. Меня никто не любит, и я продолжаю ошибаться, и… – Я замолкаю прежде, чем у меня сорвется голос.
Мгновение Ма изучает меня, затем подводит к дивану и