– Минжи. – Кэз прочищает горло.
Но тот игнорирует намек:
– В последнее время он охренеть какой работоспособный. Прямо без перерывов на обед. Даже режиссер просила его притормозить. Короче, мы решили, это как-то связано с тобой…
– Минжи.
– Но он пугал нас до чертиков, поэтому мы не…
– Думаю, достаточно, – громко говорит Кэз, и Минжи поднимает руку, сдаваясь.
– Ладно, оставлю вас двоих наедине. – Затем его лицо озаряется легкой, мечтательной ухмылкой. – Снаружи меня все равно ждет Кайгэ, так что…
– Да, иди отдохни, – с некоторым нажимом говорит ему Кэз.
Но Минжи медлит еще секунду и подмигивает мне:
– Рад снова видеть тебя, Элиза. Правда. От имени всего актерского состава и съемочной группы прошу: позаботься о нем. – Он уворачивается от нового удара кулаком. – И… хм, еще раз прости за недоразумение.
– Все в порядке, – говорю я торопливо, потому что в самом деле хочу поговорить с Кэзом наедине.
Похоже, Минжи наконец-то уловил намек; он машет нам обоим, а затем уходит. Звук его шагов удаляется по коридору, и я обращаюсь к Кэзу:
– Ты ранен или…
– Просто неглубокий порез, – говорит он, закатывая рукав. От его локтя до запястья, практически параллельно старому шраму, тянется пластырь. – Даже не стоило ехать из-за этого в больницу, но опасались, что может быть заражение и все такое. – Он пожимает плечами и опускает рукав обратно, прежде чем я успеваю приглядеться. – Все правда в порядке.
– А мы… – Чтобы закончить фразу, мне приходится сделать над собой усилие. Однажды он уже отверг меня. В самом худшем случае – отвергнет снова, и я потеряю его навсегда и проведу остаток жизни, оберегая разбитое сердце. Но не рассказать о своих чувствах тому, к кому их испытываешь… Это лишь другой способ предать себя: более жестокий, более ужасный. – А мы в порядке? Ты… ты все еще злишься?
По его лицу пробегает удивление. Затем он прячет руки в карманы, откидывается назад и смотрит на меня так пронизывающе, что на миг я забываю, как дышать.
– А сама-то как думаешь?
– Я…
Вынужденно умолкаю, потому что в коридоре появляются две медсестры, несущие темные пробирки с кровью. Они улыбаются и кивают нам, проходя мимо, и мы отвечаем тем же. Все такие вежливые, а мне хочется рвать на себе волосы. Да еще сердце пытается выскочить наружу из-за ребер.
Едва обе женщины уходят достаточно далеко, пробую снова:
– Я думала…
Из-за поворота появляется следующая группа медсестер, болтая и словно соревнуясь в том, кто ходит медленнее всех. Снова повторяется мучительный процесс обмена любезностями. Я улыбаюсь с усилием, способным стереть зубы в порошок, а челюсть при этом сводит в попытке сдержать крик.
– Знаешь что? – решаю я, не в состоянии больше терпеть. – Иди за мной.
Все больничные палаты заняты, как и зоны ожидания, и вестибюль на первом этаже, поэтому в итоге мы оказываемся в чулане для хранения инвентаря в дальнем углу второго этажа.
– О, что-то знакомое, – замечает Кэз, когда я мягко подталкиваю его ближе к шкафчику с дезинфицирующими средствами и захлопываю за нами дверь. Пространство здесь теснее, чем кладовка в нашей школе, еще пару сантиметров, и мы соприкоснемся. По сути, мы стоим так близко, что можно ощутить едва уловимую перемену в его дыхании, когда он поворачивается ко мне.
– Итак. Что ты там говорила?
Все это время я гордилась своей способностью лгать, выдумать историю из ничего, сделать вид, что мне на все плевать. Неискренность – это легко. Вешать людям лапшу на уши – легко. Это не создает никакой привязанности, на кону ничто не стоит. Себе ты не навредишь, поскольку сама-то все равно никогда в это не верила.
Но рассказывать правду – говорить именно то, что думаешь и как себя чувствуешь, дорогим для тебя людям… Это одна из труднейших вещей на свете. Потому что ты обязан полностью доверять этим людям. Верить, что они тебе не навредят, даже если ты передашь им возможность для этого на тарелочке с голубой каемочкой.
Я делаю глубокий вдох. Даже открываю рот.
Ведь есть же вдохновляющий пример – то, что я уже поделилась правдой с Зои, и это меня не убило. Возможно – лишь возможно! – я могу это повторить.
– До того, как прибежать в больницу, – начинаю я, пытаясь подбирать верные слова, – я, вообще-то, смотрела наше интервью. Со сценой признания. Да, это был повод, но, наверное, я не могла не видеть этого задолго до… Но я просто этого не знала, понимаешь?
Брови Кэза слегка хмурятся, и я осознаю, что несу бессмыслицу. Господи, а нельзя все это написать?.. В разговорах словами через рот я полный ноль.
Покраснев, я пробую снова:
– Я пытаюсь сказать, что… ну, во-первых, если я всерьез собираюсь заняться писательством, невозможно, чтобы вся моя карьера строилась вокруг обмана. Правда все равно однажды выплывет, и тогда… Я пыталась просто отсрочить этот момент, потому что полная трусиха, и на свете слишком много людей, которых не хотелось подвести. Только вот, продолжая врать, я все равно их подводила. Во-вторых, я осознала – и поверь, еще сильнее после этого вот недоразумения с твоей якобы смертью, – что не хочу, чтобы наши отношения тоже строились на лжи. Я хочу быть с тобой. – На этих словах мой голос затихает, как будто они слишком священны, чтобы произносить их вслух в этом тусклом, тесном хранилище отбеливателя, метелок и тоски. Я еле уловимо подаюсь вперед, поднимаю голову. Мучительная дистанция между нами сокращается с пяти сантиметров до трех, до одного. – Давай… В этот раз – по-настоящему.
Последующие секунды – одни из самых пугающих в моей жизни. Возможно, я всегда буду бояться. Возможно, страх испытать боль, остаться в одиночестве так никогда и не пройдет. Но даже если это моя настройка по умолчанию, я могу с этим бороться. Ведь по ту сторону страха лежит столько прекрасных вещей.
Например, любовь.
Такая, как эта.
Кэз смотрит на меня сверху вниз целую вечность, в его глазах – и вопрос, и ответ. Затем он медленно подносит кончики пальцев к моему подбородку, словно не вполне уверен, что я настоящая.
– Правда?
– Правда. – Я делаю вдох. Невероятно, всего полчаса назад мне казалось, что мне суждено умереть прямо сейчас, но вот она я, более живая, чем когда-либо было. – Твое лицо же не пострадало, да?
Он замирает, сбитый с толку.
– Э-э… вроде нет…
– Хорошо.
Я широко улыбаюсь и крепко прижимаю губы к его губам.
Глава двадцать