Во-первых, «Джон Старк» был для приватира судном необычным, поскольку коммандер Дэниел Купер и лейтенант Юстас Хант считали себя офицерами недавно воссозданного американского флота (янки распустили свой флот в конце Революции и не восстанавливали его до 94-го года) и управляли кораблем по-военному. Например, они использовали свои флотские звания и носили форменные мундиры. На борту у них было семьдесят человек, все первоклассные моряки, провизии на шестимесячное плавание и двадцать четыре орудия, не считая карронад. «Джон Старк» был до чертиков похож на небольшой фрегат.
Но юридически это был приватир. Купер и Хант, может, и были офицерами, но у флота янки не было кораблей, поэтому оба они ввязались в предприятие, финансируемое группой бостонских купцов, которые воспользовались политической ситуацией и снарядили каперский крейсер в качестве инвестиции. У янки были давние традиции каперства, при которых каждый купец получал долю в две трети от стоимости любого захваченного их кораблем судна. Вот вам и предприимчивость янки.
Оставшаяся треть, разумеется, доставалась команде «Джона Старка»: по три доли офицерам и поровну всем остальным матросам. Вот вам и демократия янки.
Вот на какой корабль я попал. И как ни странно, ни на одном судне за всю мою карьеру со мной не обращались лучше. Как только настоящий бой закончился, команда «Джона Старка» стала весела, как никогда, и не питала ко мне ни малейшей неприязни. Совсем наоборот, как я сейчас объясню. Меня оставили на борту из-за моей раны, в то время как остальная команда «Беднал Грин» отправилась в Бостон под замком в собственном трюме, под надзором призовой партии. Рана шла через лоб и доходила до уха, и Купер сказал, что чувствует себя ответственным, как нанесший ее, и считает, что мной должен заниматься его собственный хирург.
Что ж, это был, без сомнения, христианский поступок, и я бы последним стал жаловаться, но у меня бывали раны и похуже, и я выздоравливал — с помощью хирурга или без. Так что я не верю, что меня оставили на борту именно по этой причине. Правда была сложнее и куда интереснее, ибо она показывает, как люди говорят одно, а верят в другое.
Коммандер Купер и его лейтенант были два сапога пара. Шустрые молодые люди, полные рвения и безмерно гордые своим кораблем. Они были в восторге, что захватили приз так рано в своем походе, а что до меня, то поначалу они вели себя как их матросы, только обходительнее.
Они заполучили настоящего пленника-лайми и хотели растолковать ему, что к чему. Это и была первая причина, по которой я оказался на их корабле. Они были полны презрения к королям и тиранам и пили за падение «британского» флота и за мучеников Революции (своей, разумеется, а не лягушачьей).
— Скажу вам, сэр, — заявил Купер, — теперь, когда я увидел, как мои люди стойко держатся под таким огнем… черт побери, надеюсь, следующим нам встретится один из ваших фрегатов!
— Пью за это, сэр! — сказал лейтенант Хант и поднял свой бокал.
«Удачи вам обоим, мальчики, — подумал я про себя, — и надеюсь, ваше желание сбудется».
— Клянусь небом! — воскликнул Купер, — вот подождите, расскажем нашим дома! — Он так раздобрел, что улыбнулся мне и поднял свой бокал. — Ваше здоровье, сэр, — сказал он, — за благородного врага!
— И за наших собственных благородных павших, — добавил Хант.
Так они снова выпили и наполнили бокалы. С каждой минутой они становились все счастливее. Хант наклонился и хлопнул меня по плечу.
— Черт побери, я бы с удовольствием пожал руку вашему канониру, сэр. Человеку, который держал нас под таким смертоносным огнем и одним выстрелом подбил наше погонное орудие. — Он серьезно покачал головой, и я заметил, что Купер сделал то же самое. — Никогда такого не видел! — сказал Хант.
Я был ошеломлен. Какой «благородный враг»? Какой «смертоносный огонь»? Они сражались с торговым судном, вооруженным хлопушками, а трепались так, будто потопили Непобедимую армаду. И неужели эти дурачки не понимали, что я попал в их пушку по чистой случайности? И тут меня осенило. Меня обманули мундиры и вся эта щегольская морская выучка. На самом деле это были такие же юнцы, как и я. Но они никогда прежде не были в бою. Это был их первый раз. Они видели, как на борт летят ядра и как убивают людей, и в своей невинности они думали, что побывали в настоящем сражении.
Я тут же увидел преимущество, которое ждало, чтобы им воспользовались.
— Сэр, — сказал я лейтенанту Ханту, выпрямившись на стуле со всем достоинством, на какое был способен, — мой канонир предлагает вам свою руку, — и я протянул свою лапу.
— Черт возьми! — воскликнул Хант с сияющими глазами, изо всех сил тряся мою руку. — Где вы научились так стрелять, сэр?
Он ведь победил, видите ли, поэтому мог позволить себе быть великодушным. Когда хвалишь мастерство поверженного врага, ты дважды хвалишь себя.
— Я учился артиллерийскому делу на борту корабля Его Величества «Фиандра», — ответил я, что, как вы знаете, было чистой правдой.
Но эффект, произведенный на эту парочку, был подобен удару тока. Они чуть не подскочили на стульях.
— Черт побери! — воскликнул Купер. — Не та ли это «Фиандра», что задала перцу двум французским сорокапушечникам в Пассаж д'Арон?
— Она самая, — ответил я. — Я имел честь служить в том бою.
Их челюсти дружно отвисли.
— Вы хотите сказать, что служили под началом капитана Боллингтона, артиллерийского гения? — спросил Купер, и все изменилось.
Видно было, как из них сочатся зависть и преклонение перед героем. Каждый из них отдал бы руку и ногу, чтобы оказаться на моем месте. Их флот не участвовал в боях с восемьдесят пятого года.
И вот так мы провели вместе самый приятный вечер. Поначалу я был поражен, насколько хорошо они осведомлены о событиях на другой стороне Атлантики. Но удивляться не стоило. Корабли постоянно курсировали туда и обратно, привозя с собой газеты для всех желающих. А образованные американцы следили за войной в Европе с живейшим интересом. Они вцеплялись в каждый клочок информации и пережевывали его между собой. И я