— Ваш бренди, сэр, — сказала она и выпрямилась во весь рост, глядя на меня сверху вниз, пока я сидел в кресле. — Мне пришлось послать Джозефа в город, сэр, по делу. Не желаете ли чего-нибудь, сэр?.. — брови ее едва заметно приподнялись, — …из города, разумеется? — закончила она.
Проклятая баба! Она держала меня в адском напряжении. Я по-прежнему не знал, как себя вести. Это было приглашение или нет? Я не мог понять, и мне все еще нужно было остерегаться оскорбить проклятые пуританские чувства Купера. Он уж точно не был охотником до женщин. За все те часы, что я выслушивал его монологи, он ни словом не обмолвился о дамах. Весь его мир составляли бостонская политика и флот Соединенных Штатов. К тому же он был строгим прихожанином. Один неверный шаг — и я вылечу отсюда кубарем.
— Ничего, сэр? — спросила она с непроницаемым лицом. — Вы не можете придумать ничего, чего бы вам хотелось?
— Э-э… — промычал я, чувствуя, как под воротником становится жарко, и глядя на изгибы под ее серым платьем, но я спасовал. — Нет, — сказал я, — ничего.
«Черт побери!» — подумал я. Как это могло быть приглашением? Судя по выражению ее лица, она с тем же успехом могла быть гувернанткой, отчитывающей своих воспитанников.
— Как вам будет угодно, сэр, — сказала она и вальсирующей походкой направилась к двери. Уже выходя, она остановилась и оглянулась через плечо. — Надеюсь, вы не испугаетесь в этом большом доме наедине со мной, сэр. Мне пришлось и горничных отослать. Здесь только вы и я, сэр. Больше никого…
Это было уже слишком. В три шага я пересек комнату, вскочив с кресла. Я схватил ее за талию, оторвал от пола и вскинул на вытянутых руках, просто чтобы показать ей, что к чему. Сомневаюсь, что многие мужчины обходились с ней так прежде. Пусть она была высокая и великолепная, но во мне было шесть футов роста и шестнадцать стоунов веса, из которых ни унции не было жиром.
— Ну-с, мэм! — сказал я. — В какую же игру мы играем?
Она дивно рассмеялась — музыкальный звук, от которого у меня по спине пробежали мурашки.
— Ну и ну, — сказала она, — какой ты, оказывается, большой и славный мальчик. А я уж было в тебе разочаровалась!
Что ж, это было достаточно ясно. С шифрами и кодами было наконец покончено. Я счастливо ухмыльнулся и опустил ее так, чтобы ее пальцы едва касались пола, и держал ее так, пока целовал. Или, точнее, пока она целовала меня, потому что она обвила руками мою шею и впилась в меня кончиками пальцев, понукая, как конюх лошадь. И она провела языком по моим губам и внутри рта, как голодный зверек. Клянусь святым Георгием, эта женщина знала, чего хотела.
— Ну, — сказала она, переводя дух и одаривая меня медленной, широкой улыбкой, — у тебя есть прекрасная комната с кроватью, лейтенант, и у меня есть прекрасная комната с кроватью. Так что: мы так и будем тут весь день стоять, или займемся делом как следует?
Это была самая длинная фраза, которую я когда-либо от нее слышал, и, безусловно, самая желанная, поэтому, не откладывая, я подбросил ее в воздух и снова поймал, чтобы она удобно устроилась у меня на руках: ее щека у моей щеки, ее руки вокруг моей шеи, а мои — под ее бедрами и поясницей.
Ибо именно так джентльмену и надлежит носить даму, когда она в три часа пополудни объявляет, что пора спать. Еще одно, что следует помнить: в таких случаях всегда используйте свою кровать и свою комнату, и никогда — ее. Таким образом, если она в неподходящий момент передумает, вас нельзя будет обвинить во вторжении в ее комнату, и ей придется объяснять, что она делала в вашей.
Люсинде такое обращение пришлось по душе. Она привыкла, что мужчины были ниже ее, но всем женщинам нравится чувствовать себя изящными в присутствии мужчины, так что здоровенный детина вроде меня, который поднял ее на руки, как ребенка, был именно тем, что она искала. Она взвизгнула от притворного испуга, когда я подбросил ее в воздух, и залилась смехом, откинув голову назад. А почему бы и нет? Слышать нас все равно могли только мы двое.
Перемена в ней была поразительной по сравнению с ее обычной суровой манерой, но это было ничто по сравнению с тем, что она вытворяла, как только я занес ее в свою комнату и запер за нами дверь.
Она вся извивалась на мне, проводя языком по моему уху, распахивая мою рубашку, впиваясь ногтями мне в грудь и проводя своим бедром по моему. Мне стоило огромных усилий сосредоточиться на жизненно важном деле — извлечении ее из платья. С ее смехом, моим растущим возбуждением и волнами восхитительной дрожи, пробегавшими у меня по спине от ее игр, это было хуже, чем сращивать лопнувший трос в ураган.
— Поцелуй меня, милый! — сказала она, сложив руки у меня за головой и коснувшись моих губ своими. Клянусь святым Георгием, она пахла божественно и была восхитительна на вкус!
Так мы и топтались некоторое время, я изо всех сил пытался развязать шнуровку на ее лифе, а она смеялась над моими неуклюжими стараниями. Наконец она оттолкнула меня и сжалилась.
— Ты устраивайся поудобнее, милый, — сказала она, — а остальное предоставь мне.
Так я и сделал. Я стащил с себя одежду и сел на кровать, пока она сбросила на пол серое платье, за которым последовала кипа белого белья, и, наконец, красный платок, который она всегда носила туго повязанным на голове. И вот она выпрямилась во весь рост, совершенно нагая, вызывающе выставив бедро и закинув руки за голову. Клянусь святым Георгием, она была великолепна. И разве она этого не знала, и разве она этим не гордилась?
Ее кожа отливала атласом, а фигура была великолепна — длинные, гладкие руки и ноги. Я-то думал, под платьем у нее какой-нибудь корсет, что утягивает талию и приподнимает грудь, но нет — все это была Люсинда, сама