— Но это, джентльмены, — сказал я, обращаясь ко всему столу, — предполагает, что мы имеем дело с чистым золотом. Мистер Блэр, — спросил я, — в каких монетах пришло ваше золото?
— В основном в британских и португальских, — ответил Блэр, — с некоторой долей французских.
— Хорошо, — сказал я, теперь уже откровенно щеголяя знаниями, — снова обратимся к Акту Конгресса от апреля девяносто второго года. Акт учитывает, что в иностранном золоте встречаются разные уровни чистоты, или «пробы». Таким образом, двадцать семь гранов британского или португальского золота будут равны одному доллару, но французского золота потребуется двадцать семь и две пятых грана, поскольку оно менее чистое. Итак, мистер Блэр, — сказал я, — даже если бы все ваше золото было французским, его стоимость уменьшилась бы лишь в соотношении двадцать семь к двадцати семи и двум пятым, скажем, в сто тридцать пять сто тридцать седьмых раза от четырех тысяч пятисот тридцати семи… что составляет четыре тысячи четыреста семьдесят долларов, и я поздравляю вас с солидной прибылью!
На мгновение воцарилась тишина, а затем Иезекия Купер разразился хохотом. Он смеялся до тех пор, пока его лицо не стало свекольно-красным, хлопал меня по спине и называл чертовски славным малым. Он смеялся так заразительно, что к нему присоединились и остальные (даже те, кто считал меня слишком, черт побери, умным и наглым лайми в придачу), и весь стол расплылся в улыбках и аплодисментах. И, надо отдать должное человеку, которого я так и не полюблю, сам Купер присоединился к общему веселью вместе со своими дружками.
— Заходите ко мне завтра, мистер Флетчер, — сказал Иезекия. — Заходите в мою контору на Кинг-стрит. Мне пригодится такой человек, как вы.
«Ого, — подумал я про себя, — это выглядит многообещающе».
Ибо дядюшка Иезекия был одним из великих людей города и в Бостоне был не менее важен, чем мой старый работодатель Пенденнис в Полмуте. Я едва смел предположить, что из этого может получиться. Но радостные предвкушения занимали мои мысли до конца вечера, пока в предрассветные часы гостей не развезли по домам в их каретах. Я лег спать, веселый от ожидания, и попытался не заснуть в надежде, что Люсинда постучит в мою дверь. Но она не постучала, и следующее, что я помню, — было утро.
Я встретил Купера за завтраком и поднял тему предложения его дяди, пока Люсинда лебедем плавала по комнате с кофейником, задрав нос.
— Разумеется, это будет означать, что я выйду в город без сопровождения… — сказал я, внимательно глядя на Купера.
Этого я еще не делал и предполагал, что он имеет право возражать, учитывая, что я — вражеский офицер, отданный под его честное слово. Но он ухмыльнулся, как обезьяна, и отмахнулся.
— Черт побери, Флетчер, — сказал он, — разве я не взял с вас слово джентльмена не убегать? Да и вообще, я уже начал считать вас членом семьи. — Он повернулся к Люсинде. — Не так ли, Люсинда? — спросил он.
— Да, сэр, — ответила она, строя мне рожицы за его спиной, где он не мог видеть. Она медленно провела кончиком языка по губам. Затем, когда он взглянул на нее, ее лицо застыло в неподвижности. Она вежливо кивнула, и он снова повернулся ко мне.
— Просто отправляйтесь на Кинг-стрит, Флетчер, старина, — сказал он. — Вам любой скажет, где найти контору моего дяди. — Затем он снова ухмыльнулся, довольный собой по какой-то причине.
Я видел, что что-то затевается, и уверен, что он хотел, чтобы я спросил его, что именно. Но этот человек раздражал меня своей напыщенностью и позерством, не говоря уже о том, что он ограбил меня в открытом море. Так что я промолчал.
Полчаса спустя я уже шел по улицам Бостона в своем лучшем воскресном наряде. Люсинда нашла мне приличный черный сюртук, который сидел на мне (более или менее), и с круглой шляпой, чистой рубашкой и шейным платком, новыми бриджами и парой щегольских сапог я был вылитый джентльмен. На самом деле я никогда в жизни не был так шикарно одет. Я был и чернильным клерком, и морским волком, но никогда — франтом. Более того, я обнаружил, что стал знаменитостью. Дамы улыбались, а джентльмены приподнимали шляпы.
Все это было благодаря Куперу и его длинному языку. Бостонское общество в те дни было маленьким мирком. Все друг друга знали, и Купер потчевал их своими небылицами. В них, конечно же, входило и превознесение моей репутации для возвеличивания собственной. А я слишком высок, чтобы спрятаться в толпе. Так что, когда светское общество замечало меня, они толкали друг друга и указывали на меня пальцами. Не все были дружелюбны, и я ловил на себе несколько суровых взглядов от проклинающих короля республиканцев, но американцы, как правило, народ щедрый и гостеприимный, так что в основном мне улыбались. Особенно дамы, и это, скажу я вам, вскружило мне голову.
Так я и расхаживал с важным видом, приветствуя свою публику и спрашивая дорогу ради удовольствия быть узнанным и послушать их болтовню о Бостоне, которым они ужасно гордились и по-детски стремились похвастаться перед чужаком.
— Вы ведь британец, не так ли, сэр? — спросил пожилой купец, пока его толстая жена таращилась на меня. — Вы, случайно, не английский лейтенант мистера Купера?
— О, непременно посмотрите наши прекрасные мосты, — прощебетала милая блондинка, вышедшая за покупками в сопровождении лакея, с хихикающей сестрой под руку. Одной лет шестнадцать, другой пятнадцать, я бы сказал. Пухленькие и с ямочками на щеках, с курносыми носиками, как у розовых поросят. Я бы съел их обеих. — Да что там, — продолжала она без передышки, — мост через реку Чарльз стоил пятьдесят тысяч долларов и имеет полторы тысячи футов в длину, с семьюдесятью пятью дубовыми опорами, а новый мост Уэст-Бостон, открытый в прошлом ноябре, одно из чудес света, простирается на три с половиной тысячи футов и стоил сто тысяч долларов… — Клянусь святым Георгием, американские женщины умеют говорить!
— Строительство нового Капитолия, сэр! — сказал драгунский офицер в кожаном шлеме и с саблей на боку. — Вы должны это видеть! Величественное здание, способное соперничать с любым в Европе. Купол будет покрыт чистым золотом!
Дело в