Контора дядюшки Иезекии занимала большую часть кирпичного здания в пять этажей с длинными, закругленными наверху окнами и рифлеными каменными колоннами между ними. Оно стояло на углу Эксчейндж- и Стейт-стрит, недалеко от Лонг-Уорф. Здание было совершенно новым, и у входа стоял огромный черный швейцар в зеленой ливрее и двууголке с кистями по углам и страусиными перьями, торчащими сверху. Трудно было сказать, кто выглядел нелепее: он или генерал лягушачьей армии. Он отдал честь, когда я приблизился, и распахнул двери. По его виду я понял, что он ожидает за это как минимум полкроны. Но генералу не повезло, ибо денег у меня не было.
Внутри я поймал взгляд маленького лысого человечка, который сидел в застекленной каморке портье, откуда ему открывался прекрасный вид на подходы. На нем была такая же ливрея, как у генерала, но без шляпы. Он встал, когда я вошел.
— Мистер Флетчер? — спросил он, глядя сквозь очки.
— Да, — ответил я, уже привыкнув к тому, что меня узнают.
— Вас ожидают, сэр, — сказал он и, помедлив, добавил последним словом с благоговейным трепетом: — …наверху!
— Наверху? — переспросил я.
— Наверху, — подтвердил он. — Не будете ли вы так любезны следовать за мной, сэр?
И мы пошли, мимо рядов клерков и гроссбухов, рядов чернильниц и высоких конторок. Я словно вернулся домой. И дальше, вверх по лестнице на второй этаж. Дальше, через приемные, где сидели все более и более старшие служащие, до самой двери большой, центральной конторы, где дядюшка Иезекия ждал меня с улыбкой, сияющей, как солнце.
— Мистер Флетчер! — воскликнул он, хватая меня за руку. — Входите, сэр! Входите! Будете портвейн или бренди?
Дверь за мной закрылась, солнечный свет лился сквозь высокие окна, играя на полированной поверхности стола Иезекии. Под ногами лежал толстый турецкий ковер, а вокруг поблескивали серебряные и медные украшения. Комната источала богатство, а стены были увешаны семейными портретами. Это было больше похоже на библиотеку аристократа, чем на контору, но таковы уж янки. Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и мне следовало быть начеку. Но я был слишком ошеломлен радостью.
Иезекия усадил меня, улыбнулся, сказал, как весело мы провели вчерашний вечер, и сказал, что у него есть для меня предложение.
— И тем охотнее я его делаю, зная, что у вас есть деловая хватка, мистер Флетчер! — сказал он.
При этих словах у меня на глаза навернулись слезы, ибо здесь, передо мной, был один из великих людей этого великого торгового города, готовый сделать мне деловое предложение. Здесь, думал я, был шанс исправить ту ужасную кривду моей жизни, которую я претерпел с тех пор, как эти проклятые Койнвуды силком затащили меня на флот. Дайте мне только любую зацепку в бостонской торговле, думал я, и я рвану вперед, как клипер в штормовой ветер. Короче говоря, это будет начало той жизни, о которой я всегда мечтал.
11
… но самое странное, моя дорогая Люси, были джентльмен и его жена, сидевшие напротив нас в почтовом дилижансе из Лондона. Я так мало в этом понимаю, что лишь когда мой дорогой муж все объяснил, я осознала, что же я видела.
(Из письма от 21 сентября 1793 года к миссис Люси Гардинер от ее невестки Рут, гостившей у друзей в доме 98 по Хай-стрит, Лонборо.)
*
Ровно в три часа, когда пробили часы на церкви Святого Луки, лондонский почтовый дилижанс свернул во двор гостиницы «Джордж» в Лонборо. Трое пассажиров на крыше в страхе пригнули головы, проезжая под низкой аркой и через короткий темный тоннель, ведущий во внутренний двор. Грохот и стук четырех окованных железом колес и шестнадцати копыт метался между булыжной мостовой внизу и кирпичными стенами по бокам, отражаясь и усиливаясь.
— Тпр-р-ру! — крикнул кучер, натягивая вожжи.
И вот огромная высокая карета; ее нетерпеливо переступающие кони, начищенная до блеска медь, шоколадная ливрея и сверкающий королевский герб; ее команда в алых мундирах, гора увязанного багажа и семеро усталых пассажиров — все это замерло на месте. Со всех сторон сбежались конюхи, чтобы обслужить животное и машину, стоявшие здесь во всем своем великолепии, — последнее слово в сухопутных путешествиях на дальние расстояния, чудо новейшей конструкции.
— Гостиница «Джордж»! — проорал кучер на весь мир, скинул свой дорожный фартук и со щегольским самодовольством спрыгнул на землю. Ибо это был человек, знающий себе цену, ведь он принадлежал к элите элитной службы. Человек, правивший экипажем, который проходил в среднем одиннадцать миль в час, сменил лошадей двадцать три раза и прибыл минута в минуту, преодолев двести миль между этим двором и двором гостиницы «Лебедь» на Лэд-лейн в Лондоне.
Толпа слуг из «Джорджа» стояла наготове, чтобы принять пассажиров и поглазеть на прибытие дилижанса. Будучи оседлыми провинциалами, они с благоговением взирали на богоподобную, повидавшую мир фигуру кучера, когда тот осушал кружку крепкого эля, протянутую одной из служанок (излюбленное занятие для девушек из «Джорджа»). Он подмигнул ей и заговорил со своим охранником на лихом почтовом жаргоне, который перенимали даже джентльмены, когда хотели сойти за знатоков и заядлых щеголей.
Один из таких джентльменов, пассажир изнутри, как раз в этот момент спускался на землю и, обернувшись, помогал сойти своей даме — высокому, стройному созданию, на сносях, закутанному в плащ с глубоким капюшоном. Поручив ее заботам служанки и осведомившись о своем багаже, он подошел к кучеру.
— Лихо правишь, приятель! — сказал он с покровительственной улыбкой. — Шикарная упряжка и резвые скакуны.
Кучер и охранник переглянулись. Они привыкли к джентльменам, воображавшим себя знатоками и считавшим своим долгом судить тех, кто был выше их по ремеслу. Да и этот джентльмен был не совсем джентльменом. Больше походил