— И здесь тоже, — сказала она и откинула одеяло, показав еще ленты, обвитые вокруг ее бедер.
— Господи боже! — удивленно сказал я. — Я думал, они для волос!
Она подавила смех.
— Ха! — сказала она. — Они там, где им больше всего идет.
И разве они не шли ей? Контраст между туго завязанными лентами и обнаженной эбеновой плотью был так искусен и волнующ, что делал ее в десять раз более нагой, чем если бы на ней не было совсем ничего. Она засмеялась, помахала руками над головой, надула губки и затрясла телом так, что ее груди подпрыгнули.
Я счастливо вздохнул и снова схватил ее, прижав к себе. Нет ничего на божьем свете, что сравнилось бы с ощущением прохладной, свежей, обнаженной женщины: мягкой, гладкой и скользкой, как шелк. Поверьте мне, парни, половина наслаждения — это чудесное ощущение их кожи на твоей. Что не означает, что не следует брать и вторую половину, и к тому времени похоть ревела во мне, как печь, а в чреслах горело жаркое наслаждение. Если я не получу Люсинду в эту же секунду, я взорвусь.
Так я перекатил ее на спину, расположил ее длинные ноги на своей талии и ринулся вперед. Но как раз когда я почувствовал, что ничто не остановит меня, кроме удара молнии, Люсинда снова меня удивила.
Она вывернулась из-под удара и изо всех сил стиснула мой ствол большим и указательным пальцами, прямо у основания.
— Ай! — вскрикнул я, это было больно, и вулкан был заткнут как раз в тот момент, когда он собирался извергнуться. Я бы не поверил, если бы это не случилось со мной. Клянусь святым Георгием, эта девушка где-то научилась кое-каким трюкам.
— Черт побери, Люсинда! — сказал я, чувствуя себя обиженным и злым. — Зачем ты это сделала?
— Потому что ты невежа и у тебя нет манер! — сказала она. — Ты кем себя возомнил, хряком со свиньей? — Она оттолкнула меня на расстояние вытянутой руки. — А теперь слушай, милый, я дала тебе позабавиться в те разы, потому что ты мне нравишься, понимаешь?
— Э-э, да, — сказал я, — кажется, понимаю…
— Но на этот раз я нарядилась для тебя по-настоящему, потому что ты принес мне подарок, как и подобает джентльмену для леди. Так что если ты хочешь быть хоть немного джентльменом, то будь им до конца…
— Что? — переспросил я.
— Скажи мне, милый, — сказала она, — какие у тебя были девушки? Расскажи Люсинде…
— Ну, э-э… Ну… — промычал я. Какие, черт возьми, по ее мнению, у моряков бывают девушки?
— Ха! — фыркнула она, прекрасно все понимая.
— Ну, ни одна женщина еще не жаловалась, мадам, могу вас заверить! — сказал я. Вот так-то.
— Конечно нет, милый, — сказала она, — потому что вся эта шваль после говорила только одно: «Где деньги?».
— Ну, по крайней мере, я не проклятый девственник, мадам! — сказал я, по-настоящему разозлившись.
— Конечно, — сказала она, — но ты ничего не знаешь! Ты знаешь только, как ублажать себя. А как же я, милый? Нас здесь двое. Ты думаешь, все сводится к «трах-бах-спасибо-вам-мадам»?
Это меня рассмешило. И она тоже рассмеялась. Как сказал герцог Веллингтон, всегда используй преимущество. Он сказал это в другом контексте, но с женщинами это тоже работает. Так что я проглотил свою обиду и вместо этого поцеловал ее, и она вздохнула, смягчилась и провела руками по моей спине, зарываясь пальцами в волосы на затылке.
— Так скажите мне, мадам, — сказал я, — что делает джентльмен, чтобы доставить удовольствие леди?
— Ну, — сказала она, — много чего. Можешь начать с поцелуев.
Я наклонился, чтобы поцеловать ее в губы…
— Не только здесь, милый, — сказала она, — везде.
— Везде? — переспросил я.
Это звучало интересно, так что я откинул одеяло, чтобы получше рассмотреть цель, а Люсинда вытянула руки над головой и откинулась назад с закрытыми глазами.
— Медленно, милый, — сказала она, — делай это медленно…
Так я и сделал, и учился правилам по ходу дела. Я обнаружил, что лучше всего встать над ней на четвереньки и опускать голову, как кот, лакающий сливки. И легчайшее прикосновение, легчайшее скольжение моих губ по ее коже вызывало сильнейший отклик. Это, и случайные покусывания зубами, чтобы разнообразить темп. Клянусь святым Георгием, что за игра! Люсинда стонала, вздыхала и извивалась, ее ноздри раздувались, а рот был полуоткрыт.
Так я постепенно исследовал ее ландшафт, сам все больше возбуждаясь и гадая, как долго я смогу себя сдерживать.
Но Люсинда была чертовски хорошей учительницей, и я думаю, что научился у нее большему, чем у кого-либо до или после.
— Вот здесь, милый, — говорила она, — поцелуй меня здесь, — и, — держи меня здесь, нет… вот здесь, и подними меня… вот так хорошо… да… да. (Черт побери, я и сейчас в пот бросаюсь, только подумав об этом.) Наконец она расположила меня между своих ног, и я, подхватив руками прекрасные круглые ягодицы, приподнял её, чтобы мне было удобнее целовать её прямо между бедер. Она была великолепно сложена, с нежнейшим пушком на лобке, круглыми бедрами, плоским животом и глянцевой кожей. Она была влажной внутри от желания и соленой, когда я ее попробовал. И когда я ввел язык внутрь и прошелся им повсюду, она вдруг застонала и задрожала так, что, казалось, дом рухнет, а потом вздохнула, затихла и умоляла меня заключить ее в объятия.
Но она была такой же леди, каким джентльменом она сделала меня. И когда она немного пришла в себя, она взобралась на меня и принялась покусывать мои уши кончиками зубов (она знала, что мне это нравится — я от этого смеюсь и весь трепещу, и это очень весело, вот только я едва мог дышать от возбуждения).
Затем она насадилась на мой ствол и закрутила бедрами. Наконец, невыносимо сладкая волна экстаза, с которой я боролся, нахлынула на меня, и я дал залп с огромной силой и чистой совестью.
После этого мы задремали, заключенные в объятиях друг друга, довольные, как пара мышей в зернохранилище. Но позже Люсинда меня разбудила.