Последним откровением, от которого у меня на щеках выступил румянец из-за моих суровых суждений о молодом Купере, был тот факт, что его мучила совесть за то, что он отнял у меня корабль. Именно ему пришла в голову идея возместить мне убытки.
Когда я это узнал, до моей тупой башки наконец дошло, что предложение дядюшки Иезекии на самом деле содержало все, чего я хотел. Просто оно было завернуто в причудливую обертку. Суть его сводилась к следующему: семья Куперов добудет мне американское гражданство, и я буду служить на борту «Декларейшн» в качестве четвертого лейтенанта с особой ответственностью за артиллерию.
Так что все, что мне нужно было сделать, — это согласиться, пережить несколько месяцев в море, и я мог бы вернуться в Бостон и забрать деньги — и свою жизнь. Я поднял руку, чтобы прервать непрекращающийся поток красноречия Иезекии.
— Если я скажу «да», мистер Купер, — сказал я, и его глаза загорелись, — то это будет всего на один поход, я так понимаю?
— Да! Да! — воскликнул он. — Важен только первый поход. Как только корабль себя зарекомендует, все будет в порядке.
И мы ударили по рукам, после чего перешли к практическим деталям. Мы договорились о единовременной выплате в пять тысяч долларов, которую я настоял получить авансом. Иезекия согласился, но перевел деньги векселем, подлежащим оплате через три месяца.
— К тому времени, Джейкоб, — сказал он, смеясь, — вы либо утонете, либо победите, и вопрос будет решен.
Он, может, и смеялся, но говорил серьезно. Он не давал мне ни единого шанса сбежать с его деньгами. Но и я ему не доверял и отнес его вексель в пару банков на Эксчейндж-стрит, чтобы они его проверили. То, как они лебезили при виде подписи Иезекии, было очень обнадеживающим.
И вот я отправился прочь, мечтая о грядущих днях. И я оставил генерала-швейцара счастливым, ибо я выпросил у Иезекии двадцать долларов наличными, и этот достойный слуга все-таки получил свой серебряник.
Я считал, что провернул хорошее дельце. Если я выжил на нижней палубе нашего флота, то сомневался, что флот янки доставит мне какие-либо проблемы в качестве офицера. Не считая необходимости пережить следующие несколько месяцев, я был счастливым человеком без единой заботы на свете.
После этого я немного побродил по городу, купил несколько лент для Люсинды и вернулся в Полумесяц Тонтины как раз к ужину. Купера не было, когда я вернулся, и мне удалось застать Люсинду, чтобы вручить ей мой подарок. Она была довольна, как слон.
— Зачем ты это сделал? — спросила она, но пожала плечами, надула губки перед зеркалом и принялась лебедем плавать по комнате, прикладывая ленты к лицу.
«Ага! — подумал я. — Куй железо, пока горячо».
И я подкрался к ней сзади, обнял и прошептал на ухо.
— Люсинда, — тихо сказал я, — почему бы нам не…
— Нет, — ответила она, — у меня дела.
— Ах, — сказал я, — но ты не знаешь, что у меня на уме!
— Ха! — фыркнула она, презрительно отмахнувшись. — Будь хорошим мальчиком и отпусти, и, может быть, я постучу в твою дверь сегодня ночью.
Так что пока никаких забав не предвиделось. И мне пришлось довольствоваться ожиданиями.
Я поужинал в одиночестве, поданном дворецким, а после этого слонялся по библиотеке, чувствуя себя обиженным, проклиная Люсинду и размышляя, не поискать ли мне развлечений где-нибудь еще.
Я слышал от матросов с «Джона Старка», что в районе Саутэк-стрит в западном Бостоне есть местечко, известное как Гора Блуда, — то, что надо для похотливых моряков. Это звучало интересно, и я уже решил туда заглянуть, когда вошел этот салага Купер, разодетый в форму и полный самодовольства. У него был великолепный день: он гонял команду «Декларейшн» по палубам, готовя ее к выходу в море, и теперь был готов отдохнуть. С небрежностью человека, выросшего со слугами, он разбросал свой сюртук и сапоги в трех разных направлениях и плюхнулся в кресло. Ему не терпелось похвастаться своей дневной работой, но прежде чем открыть огонь, он хотел кое-что узнать.
— Ну, старина? — спросил он, глядя на меня лукаво и таинственно. — Ты ходил сегодня к моему дяде?
— Ходил, — ответил я, наблюдая за его реакцией.
— Ну? — спросил он, как терьер у крысиной норы.
Поразительно, как ему не терпелось. Очень лестно, в некотором роде. Одному богу известно, что, по его мнению, я мог сделать для его несчастного корабля. Но мне не хотелось играть в игры.
— Я в вашем распоряжении… капитан, — сказал я.
— Ура! — воскликнул он в искреннем восторге. — Я бы подошел и пожал тебе руку, если бы не был так уставшим. Молодец, Флетчер! Если ты позвонишь слуге, старина, мы могли бы выпить, чтобы отпраздновать. И кстати, ты видел, что мои карронады установлены с винтами у казенной части. Я хотел спросить твое мнение о винтовом механизме подъема по сравнению с клиньями?
Он мучил меня до полуночи, а я каждую минуту поглядывал на часы и гадал, не махнула ли Люсинда на меня рукой. Наконец Купер заснул в своем проклятом кресле. У меня мелькнула мысль найти чем-нибудь его укрыть, но к тому времени он мне до смерти надоел, так что я оставил его как есть, в надежде, что он замерзнет ночью.
Потом я пошел спать. Едва я улегся, как, к моему великому восторгу, в дверь тихонько постучали. Я вскочил с кровати за секунду и чуть не сорвал дверь с петель. Я подхватил Люсинду на руки, бросил на кровать и запер за собой дверь. Стащил с себя ночную рубашку, прыгнул в постель рядом с ней и накрыл нас одеялом. Я с жадностью схватил ее, уткнулся лицом ей в шею, вдыхая восхитительный запах ее тела, и попытался провести руками по ее телу — что мне не удалось, по крайней мере, с должным удовольствием, так как на ней все еще были ночная рубашка и шаль.
— Подожди! — сказала она. — Дай мне время, милый!
Я немного отстранился и позволил ей выпутаться из шали и избавиться от нее. Затем она выскользнула из ночной рубашки и села прямо, протягивая мне руки, чтобы я мог их