Лейтенант открыл рот, снова закрыл его, беспомощно посмотрел на меня, словно ища поддержки, отсалютовал и метнулся обратно к своей команде у помп.
— Флетчер! — снова сказал Сеймур, пристально вглядываясь в меня. — Какого, во имя всего святого, вы здесь делаете? Я думал, вы уехали делать состояние в Лондон? — Затем его глаза зло сузились, когда он заметил мой сюртук янки с блестящими пуговицами. — Вы поступили на службу к врагу? — спросил он.
Это был крайне нежелательный поворот разговора, которого я никак не ожидал. Но на мгновение меня спасла толпа матросов, пробежавшая мимо, налегая на канат. Нам с Сеймуром пришлось отскочить в сторону.
Одним из тех, кто тянул этот канат, был Сэмми Боун, мой старый товарищ по кубрику и, вероятно, лучший друг на всем белом свете. Он с изумлением уставился на меня, пробегая мимо, и тут же исчез. Вот в каком отчаянном положении была «Фиандра» в тот момент. Пока они неслись мимо под крики боцмана, Сеймур споткнулся, и с его усталостью и одной рукой он бы непременно упал, но я подхватил его, поставил на ноги и легко перенес через обломок рангоута, о который он запнулся. Он был человеком сообразительным и тут же обратил свои выводы на пользу кораблю.
— Хм! — задумчиво произнес он. — А вы выросли, мистер Флетчер!
— Так точно, сэр! — ответил я, и он снова взглянул на мой синий сюртук.
— И, похоже, вы теперь морской офицер, так что вы поймете трудности, с которыми я столкнулся, и я попрошу вас спуститься вниз и помочь с помпами. Живо!
— Так точно, сэр! — ответил я. Какая наглость! Командовать мной, как простым матросом. Но что я мог поделать? «Фиандра» тонула у нас под ногами, это было видно любому. Совсем не этого я ожидал, покидая «Декларейшн», но сейчас было не время блюсти свое достоинство. Ничего не оставалось, как занять свое место у помп.
Работа на помпах — худшая работа на корабле. Худшая, потому что она безостановочная и мучительная, и потому что, когда тебе действительно приходится ею заниматься, ты делаешь это, потому что альтернатива — утонуть. Основная работа легла на цепную помпу «Фиандры», самую мощную на корабле. За ее рукоятки могли взяться до тридцати человек, чтобы вращать большое зубчатое колесо, установленное в цистерне на орудийной палубе. Зубчатое колесо приводило в движение непрерывную цепь, спускавшуюся в льяло, далеко внизу, где собиралась трюмная вода. Цепь поднимала воду из льяла через водонепроницаемый кожух с помощью кожаных «блюдец», закрепленных на цепи через определенные промежутки и плотно прилегавших к внутренней стороне кожуха.
Если люди не уставали, а цепь не рвалась (что иногда случалось), то цепная помпа поднимала две тонны воды в минуту — неплохо для времен до паровых машин. Но я ненавидел эту работу. К несчастью, работа на помпах — одна из многих морских обязанностей, для которой, как все считают, Господь Бог меня и создал.
Так что я постарался извлечь из этого максимум пользы. Я оттолкнул трех-четырех смертельно уставших, полумертвых матросов, закатал рукава и занял их место. Некоторые из них упали бы и заснули там, где лежали, но подошли боцманы и помогли им приступить к другим обязанностям пинками своих сапог, в то время как я вместе с остальными вращал рукоятки и гнал пенящуюся воду из шпигата помпы.
Таким было мое возвращение «домой». Уж лучше бы я остался на «Декларейшн» с Купером, его лошадиной мордой и его бесстыдным обращением с правдой. «Фиандра» была похожа на муравейник, который перевернули лопатой. Бедные, обезумевшие твари носились во всех направлениях, пытаясь предотвратить катастрофу и таская снасти во все стороны. Все кричали, и ни у кого не было времени на разговоры. Еще один мой старый товарищ по кубрику, Норрис Полперро, был в команде у помпы. Я видел его краем глаза, но он был слишком измотан, чтобы даже заметить меня.
Не знаю, как долго я трудился у помп, знаю лишь, что достаточно долго, чтобы моя одежда высохла после купания, но в конце концов два фрегата, которые были лишь марселями на горизонте, «Эндемнон» и «Фидор», подошли и прислали шлюпки с людьми для помощи.
Это принесло передышку, так как на корабль хлынули сотни свежих людей. Они роились повсюду с энергичной инициативой британских моряков, и каждый, казалось, делал две работы одновременно, ни разу не мешая другому.
А меня вызвали наверх, и я получил возможность поговорить. Норрис Полперро уставился на меня, когда маленький мичман торопливо увел меня прочь, и у меня даже не было времени поздороваться. Меня ждали на шканцах, где капитан Сеймур совещался с мистером Барроу, первым лейтенантом «Фидора», и еще одним лейтенантом с «Эндемнона», чьего имени я так и не узнал. Все трое бросали на меня странные взгляды, потому что не знали, что обо мне думать. В начале 94-го я был знаменитостью. Все газеты Англии рассказывали историю Джейкоба Флетчера и наследства Койнвудов, и о том, как я от него отказался. Но с другой стороны, вот он я, одетый в сюртук янки, только что из лона врага. Так что они думали… офицер ли я, джентльмен и миллионер, или же я обычный предатель без гроша за душой?
И вот там, в бушующей Атлантике, на борту «Фиандры», качавшейся, как свинья, и с сотнями моряков, изо всех сил старавшихся удержать ее на плаву, я прошел один из самых серьезных допросов в своей жизни.
— Флетчер, — сказал Сеймур, — когда вы служили на этом корабле, у вас была хорошая репутация, так что я дам вам шанс объясниться, как вы оказались на борту американца — и в этом сюртуке!
Проклятый сюртук янки! Несколько ярдов синего тонкого сукна и несколько пуговиц с эмблемами. Вот и все, что это было, но если я не буду осторожен, он утащит меня на дно так же верно, как если бы вся Палата лордов застала меня ссущим в королевский кларет. Сеймур и его лейтенанты уже хмурились и начинали закипать от возмущения. Если я не скажу чего-нибудь чертовски убедительного, то я пропал. На кону стояло либо быть принятым своими как один из них и вернуться домой в Англию, к славе и богатству, либо быть притащенным обратно в цепях — как самая презренная форма человеческой жизни, предатель.
В таких случаях, когда они держат твои