Но «Монтань» обрушил шквальный огонь по нашему левому борту, и как только он выпрямился, к нему присоединились и канониры «Жакобена». Наши орудия левого борта с лихвой ответили «Монтаню», но «Жакобен», сцепившись с нами такелажем, оказался в идеальной позиции, чтобы дать по нам продольный залп с носа. Хуже того, орущая орда абордажной команды хлынула на наш бак, сметая всех, кто стоял на их пути.
— К оружию, отразить абордаж! — взревел кто-то рядом, Бог весть кто, и все ринулись к носу во главе с офицером морской пехоты в алом мундире. У меня не хватило ума остаться в стороне, так что я выхватил саблю, взял в левую руку пистолет и, как дурак, бросился в атаку вместе с остальными.
На баке было полсотни лягушатников, вооруженных до зубов и жаждущих крови. Ничего не оставалось, как пальнуть, а затем врубиться в самую гущу, рубя направо и налево. [12]
25
Далее сообщается, что незадолго до сражения его светлость принял на борт своего флагмана мистера Джейкоба Флетчера, частное лицо, недавно ставшее наследником имения известного стаффордширского фабриканта, и что означенный мистер Флетчер оказал его светлости неоценимую помощь, раскрыв местонахождение французского флота.
(Извлечение из депеши капитана Уильяма Паркера, командира 74-пушечного корабля «Одейшес», опубликованной в специальном выпуске «Лондон Газетт» 5 июня 1794 года.)
*
Сразу после десяти часов вечера 28 мая 1794 года корабль Его Величества «Одейшес», 74-пушечный, с разбитым такелажем, почерневшими от пороха бортами и еще горячими после боя с «Революсьонером» орудиями, находился в непосредственной опасности наткнуться на французскую боевую линию, которая лежала не более чем в полумиле под ветром, — бесконечная череда скрещенных рей, вздутых парусов и шахматных полос угрожающих пушечных портов.
Капитан Уильям Паркер только что просмотрел рапорт своего хирурга, в котором значились всего трое убитых и девятнадцать раненых (трое тяжело, их выживание под вопросом). Это было хорошо, ибо он готов был поставить свой чин на то, что нанес вдесятеро больший урон трусливому трехдечному кораблю, который удрал из боя. Но все было закономерно. Французы с самого начала целились высоко. Все, чего они хотели, — это разбить его рангоут и изорвать паруса, чтобы уйти, и именно поэтому потери были так малы.
— Совершить поворот фордевинд, мистер! — сказал он своему первому лейтенанту, засовывая листок бумаги в карман. — Мы должны увести ее подальше от этого стада. — Он указал на французский флот и повысил голос, чтобы его услышали люди: — Один перворанговый для этого корабля — ничто, но там от нас прячутся еще три!
Они встретили это криками «ура», и было за что, но прошло немало времени, прежде чем «Одейшес» смог выполнить маневр, ибо повреждения его рангоута оказались еще хуже, чем казалось поначалу.
К ночи «Одейшес» обогнул французскую линию с наветренной стороны, и его команда всю ночь трудилась, чтобы привести корабль в состояние, позволяющее присоединиться к флоту. Но рассвет принес два разочарования. Во-первых, казалось, что привести его в порядок можно будет только в доке. А во-вторых, хотя они и ушли от Брестского флота, по злой иронии судьбы совершенно другое французское соединение оказалось не более чем в трех милях с наветренной стороны. Там были два 74-пушечных корабля, два фрегата и огромная стая торговых судов. Это был сам Зерновой конвой. Единственный из всего Флота Канала, «Одейшес» нашел этот неисчислимо важный приз, и трагедия заключалась в том, что, находясь в безнадежном меньшинстве и будучи не в состоянии маневрировать, «Одейшес» не мог сделать ничего, кроме как приложить все силы для бегства.
И даже это было на грани. С рассветом «Одейшес» был на полпути к тому, чтобы поставить свежие паруса взамен изорванных в бою. Его фок и три марселя были убраны — грот-марсель как раз поднимали, и команда налегала на фалы, когда были замечены французы. Не имея ничего, кроме грота- и фока-стакселей, Паркер повел свой корабль по ветру и захромал прочь, и лишь по счастливой случайности на океан опустилась дымка тумана, позволившая искалеченному 74-пушечнику благополучно уйти.
Получив передышку в виде невидимости, капитан Паркер и его люди принялись за работу с удвоенной энергией. Если бы только они смогли как следует поставить паруса, они все еще могли бы дать лорду Хау возможность перехватить Зерновой конвой. Но сделать они могли немногое. Мачты были изрыты и ослаблены ядрами, стоячий такелаж едва держался на их усилиях, и любая попытка привести к ветру создала бы такое напряжение, которое разорвало бы его раненый, ослабленный такелаж в клочья.
Оставался только один выход, и Паркеру было горько его принять. Во-первых, он знал, что найдутся те, кто теперь обвинит его в трусости.
— В Портсмут, мистер! — сказал он своему первому лейтенанту. — Ветер устойчивый, зюйд-вест. Мы должны вести ее туда. Больше мы ничего не можем.
— Так точно, сэр, — ответил первый лейтенант, несчастный, словно ему приказали убить собственную мать.
Пять дней спустя, утром 3 июня 1794 года, «Одейшес» бросил якорь в Плимутском заливе. Он становился все более немореходным, и Паркер счел за лучшее как можно скорее пристать к берегу.
После полудня 3 июня Паркер уже ехал в Лондон с почтой, через Ашбертон, Эксетер, Колламптон, Веллингтон, Тонтон, Бриджуотер, Уэлс, Бат, Девайзес, Мальборо, Хангерфорд, Ньюбери, Рединг, Мейденхед, Хаунслоу и так до главного терминала у гостиницы «Лебедь» на Лэд-лейн, в самом сердце столицы. Он вез с собой собственный отчет о событиях 28 мая, а также письма от старшего морского офицера Плимута и свидетельства от чиновников верфи с подробным описанием повреждений, полученных «Одейшесом».
Уже измученный усилиями на борту корабля, Паркер был ошеломлен двадцатичасовым путешествием по суше. Когда он вылез из дилижанса во дворе «Лебедя», со шляпой и бумагами под мышкой, он был похож на человека в опиумном трансе: он, право, не знал, устал он или нет, голоден или нет. Он пробрался сквозь толпу путешественников, слуг, носильщиков, зазывающих клиентов, и был обруган на чем свет стоит возницами сверкающих выездных почтовых карет за то, что не убирался с их пути