На рассвете 1 июня 1794 года ветер все еще был юго-западным, но дул лишь умеренный бриз, и море было гладким. Французы находились в шести милях под ветром, все еще в боевом порядке, все еще левым галсом. В шесть утра Хау попытался снова, и наши корабли вместе взяли курс на север, чтобы атаковать врага. На этот раз французы не начали колебаться, и вскоре стало ясно, что они наконец-то набрались храбрости. В четверть восьмого Хау просигналил, что он пройдет сквозь центр противника и атакует их флагман с подветренной стороны. Это не позволило бы ему уйти. Каждый другой корабль нашего флота должен был действовать аналогично. Это был маневр, давно спланированный Хау, с которым его капитаны были знакомы. По крайней мере, в теории.
К восьми часам Хау был настолько уверен, что французы не побегут, что приказал флоту лечь в дрейф, чтобы люди могли позавтракать. Это иногда вызывает у сухопутных улыбку, как будто это что-то незначительное или жеманство, вроде игры Дрейка в шары, когда приближалась Армада. Факты здесь были иными.
Едва ли кто-то в нашем флоте спал нормально уже несколько дней, а с подготовкой кораблей к бою жизнь на борту стала неудобной. И если бы дело дошло до генерального сражения, то от людей потребовался бы тяжелый труд у орудий час за часом. Так что, в общем и целом, четверть часа, потраченная на раздачу еды, была потрачена не зря, ибо скоро им понадобится каждая кроха сил.
Позавтракав, мы наполнили паруса и пошли на французов. Чтобы осуществить план Хау по прорыву их линии в каждой точке, наши корабли шли строем фронта, что означало, что мы приближались быстрее, но имели мало орудий, способных вести огонь по противнику.
Каждый корабль в обоих флотах теперь нес боевые паруса, не более чем зарифленные марсели. Французы вытянулись в свою линию с востока на запад и сблизились, оставив между собой как можно меньше пространства. Мы подходили с юго-запада с постоянной скоростью в пять узлов, что является мучительно медленным темпом, когда ты ожидаешь бортовых залпов вражеской линии, а все, чем ты можешь ответить, — это твои погонные орудия.
В двадцать четыре минуты десятого корабли в авангарде французской линии открыли по нам огонь. Это было похоже на раскаты грома, столько орудий выстрелило одновременно, что отдельные взрывы слились в один.
Вскоре и мы на борту «Куин Шарлотт» попали под огонь, сначала с «Монтаня», французского флагмана, а затем с трех кораблей позади: 80-пушечного «Жакобена», 74-пушечного «Ашиля» и особенно 74-пушечного «Ванжёра». Огонь был плохо нацелен, но «Куин Шарлотт» содрогнулся, когда тяжелые ядра врезались в его корпус. В тот момент у нас едва ли было хоть одно орудие, способное вести огонь по «Монтаню», но наша батарея правого борта хорошо видела «Ванжёр», и Черный Дик удостоил этот корабль чести получить наш первый залп.
— Сэр Эндрю, — сказал он Снейп-Дугласу, капитану «Куин Шарлотт», и указал на «Ванжёр», — будьте так добры, ответьте на огонь этого корабля, пока он не стал досаждать. Только батареи верхней палубы и квартердека, если позволите. Я хочу приберечь наши тяжелые орудия для «Монтаня», когда мы будем прорывать линию.
Вы заметите, что Черный Дик был вежлив как никогда, как только начался бой. Более того, он даже не возражал, когда канониры «Куин Шарлотт» ослушались его приказа. Ибо было слишком много просить от наших средней и нижней палуб слышать, как орудия над ними ведут огонь, и при этом сдерживаться, пока «Ванжёр» был у них на мушке и стрелял по нам. Так что вся правая сторона «Куин Шарлотт» исчезла в струях пламени, клубах дыма и оглушительном реве, когда вся наша батарея принялась за дело.
Мы были уже очень, очень близко к французам, и их линия простиралась по обе стороны, грохоча по нашей. Хау в восторге расхаживал взад и вперед, так как «Куин Шарлотт» был первым из наших кораблей, прорвавшим линию лягушатников. Теперь у них не было шансов уйти, и мы вот-вот должны были пройти под кормой «Монтаня» и впереди «Жакобена», шедшего сразу за ним.
Теперь огромный 120-пушечник был всего в нескольких ярдах от нашего левого борта. Мы были так близко, что огромный флаг, развевавшийся на его кормовом флагштоке, коснулся наших грота-вант, когда мы проходили под его кормой. Мушкетный огонь с его марсов гремел, и пули с треском и свистом проносились над квартердеком. Можно было разглядеть лица, мундиры, шляпы, каждую деталь лягушатников, вплоть до коек, уложенных в фальшбортных сетках. Я видел, что грядет, и проверил запал пистолетов, которые мне дал его светлость. У меня была и сабля. Кто-то предложил мне более джентльменскую шпагу, но в моих руках она ощущалась как прутик.
Затем, с расстояния не более двадцати футов, наши канониры левого борта дали залп по корме «Монтаня», прямо через кормовые окна и по всей длине его палуб. Поток ядер, круша и разрывая все на своем пути от носа до кормы. Самый тяжелый удар, какой мы могли нанести, и по самой слабой части противника. Мы немедленно положили руль на борт, чтобы занять позицию, которую хотел Черный Дик, вплотную к «Монтаню» и с его подветренной стороны.
Наполовину оглушенный нашим залпом, я увидел, как Снейп-Дуглас кричит что-то в ухо Хау и указывает. «Жакобен» прибавил парусов, чтобы выйти вперед «Монтаня» и с его подветренной стороны. Это был умный ход, ибо он предвосхитил наши намерения и зажал бы нас между огнем двух кораблей. Я не слышал, что сказал Хау, но он яростно покачал головой и указал на «Монтань».
Снейп-Дуглас улыбнулся и отдал честь. Затем он прокричал что-то в уши своему штурману, который прокричал это квартермейстерам у штурвала. В результате «Куин Шарлотт» удержал курс. Ничто в мире теперь не могло помешать Черному Дику поставить свой корабль борт к борту с Вилларе-Жуайёзом. Но он шел на смертельную опасность.
Оба французских корабля увидели возможность заманить «Куин Шарлотт» в ловушку, и на этот раз они действовали слаженно. «Монтань» убрал паруса, чтобы оказаться с нами бок о бок, и его пушечные порты открылись, когда его расчеты перебежали от орудий левого борта, которые до этого вели огонь, чтобы выкатить орудия правого борта, которые теперь были нацелены на нас. Одновременно «Жакобен» положил руль на борт и пошел на