— Благодарю вас, Оукс! Благодарю, Пегг! — сказал Слайм. — Будьте так добры, оставьте нас. Если пройдете на кухню, уверен, миссис Коллинз найдет вам чем подкрепиться.
Два оборванных, сломленных моряка снова отдали честь и, счастливые, как только можно, вышли, шаркая ногами. В конце концов, им не придется голодать на берегу. А на пять гиней каждый сможет упиться до беспамятства.
Как только за ними закрылась дверь, леди Сара вскочила с кушетки и запрыгнула на Сэма Слайма, чопорно сидевшего на стуле. Она рухнула ему на колени, задрав юбки до пояса, и обвила длинными ногами спинку его стула. Она обхватила его шею руками и поцеловала его так, словно он был последним мужчиной на земле. Ее язык орудовал у него в глотке, и он едва мог дышать. Но он не жаловался.
— Мой милый Сэм! — сказала она наконец. — Где ты их нашел?
— Они меня нашли, — ответил он. — Пришли в «Синий кабан», как в объявлениях было сказано. И хозяин за мной послал. Сначала они нервничали, потому что не знают, где он, а в объявлении как раз об этом спрашивалось, но у них было кое-что получше, не так ли?
— Если они видели, как этот выродок убил боцмана, почему они так долго молчали? — спросила она.
— Потому что моряки друг на друга не стучат, — сказал он, — а третий, который был свидетелем убийства, этот парень Полперро, убедил Оукса и Пегга, что боцман это заслужил. Похоже, боцман был немного скор на расправу с командой, и все его ненавидели.
— Ты знаешь, что это значит, любовь моя? — спросила леди Сара.
— Да, — ответил он, — у вас есть последнее, что вам было нужно.
— Да! Да! Да! — сказала она и потянулась расстегнуть пряжку на бриджах Слайма.
— Вы теперь отдадитесь на милость правосудия, как и говорили? — спросил он.
— Да! — сказала она, дергая его рубашку и жилет, чтобы распахнуть их и почувствовать его обнаженную плоть.
— Но риск? — сказал он. — Откуда такая уверенность, что вы выиграете?
Она на мгновение перестала копаться в его одежде.
— Сэм, — сказала она, — я не соглашусь ни на что меньшее, чем дом моего покойного мужа, его титул и все его деньги. Я не буду жить в тени и в страхе ареста. А другого пути к этому, кроме как через суд, нет. Я уже говорила тебе, как я разобью обвинения, выдвинутые против меня, и я медлила с этим лишь до тех пор, пока мы не нашли и не убили этого выродка или не нашли… — и она улыбнулась, снова принимаясь за дело, — пока мы не нашли то, что ты нашел сегодня, любовь моя… Ох! — выдохнула она. — Осторожнее с этой пряжкой… Помоги мне их снять! — сказала она, пытаясь стащить с себя пару обтягивающих, телесного цвета панталончиков, не слезая с его колен.
— Что это, во имя всего святого? — спросил Слайм, держа в своей широкой, волосатой руке прозрачные штанишки.
— Последний писк из Парижа, любовь моя, — сказала она. — Разве не элегантная вещь? Они из вязаного шелка. — Она вздохнула и устроила свой обнаженный зад у него на коленях.
— Из Парижа? — ахнул он. — Но ведь с французами, черт меня подери, война, разве нет?
Ответа он не получил, ибо она уже насадила себя на его кол и качала бедрами взад-вперед, откинув голову и закрыв глаза. В этот момент Слайм и сам потерял интерес к разговору.
*
Однако леди Сара не сразу явилась к мировому судье. Предстояло еще сделать много дел, практических и незначительных, а также одно очень важное и крупное. Так что последовали несколько дней напряженной деятельности, пока Сэм Слайм не нанял почтовую карету, чтобы отвезти их обоих на север, к следующему этапу кампании леди Сары. Ибо ее сын Виктор остался тяжело раненным после своей провальной попытки покушения на семью Тейлоров, и было жизненно важно что-то с этим сделать, чтобы обеспечить безопасность самого Виктора.
*
Мировой судья Гардинер, хоть и был государственным служащим, наотрез отказался держать Виктора Койнвуда под своей крышей на время длительного выздоровления. Поэтому вскоре после операции Виктора вынесли через парадную дверь и перевезли в благотворительную больницу при приходском работном доме. В качестве уступки его званию ему выделили отдельную палату, и хирург мистер Уоллес навещал его ежедневно.
Там его денно и нощно поочередно охраняли братья Плаурайт: Адам, собственно приходской констебль, Ной, исполняющий обязанности приходского констебля, и их младший брат Абрам. Адаму доверили его долю дежурства лишь после того, как он торжественно поклялся мистеру Гардинеру на Библии, что не задушит Виктора, если останется с ним наедине.
*
И вот, поздним вечером 6 октября 1793 года, когда к Виктору явились двое неожиданных посетителей, их встретил сам Адам, все еще неловко ступая на свой новенький, ладный деревянный протез.
Комната Виктора обычно служила кабинетом больничного клерка и располагалась сразу у вестибюля на первом этаже. Она была просторной, легкодоступной и имела ценное преимущество в виде зарешеченных окон. Обычно они служили для того, чтобы не пускать публику к сейфу клерка, но теперь они помогали удерживать мистера Койнвуда внутри. Не то чтобы он был в состоянии бежать.
Ночью, когда двери больницы запирались, швейцару разрешалось разводить огонь в вестибюле, высоком, продуваемом сквозняками, с каменными плитами на полу. Обычно он делал обход в течение ночи и время от времени возвращался, чтобы согреться и приложиться к бутылке, которую держал в своей каморке. Но теперь он привык коротать время с тем из братьев Плаурайт, кто был на дежурстве, и они сидели, болтали и выкуривали трубку-другую у огня. Это было приятное занятие, которое нравилось всем и которое все считали лучшим, чем обычные обязанности.
Но в ту ночь швейцара и Адама Плаурайта потревожил резкий стук трости, колотившей в дверь. Ворча и бормоча, швейцар отодвинул тяжелые засовы и приоткрыл одну половину больших двустворчатых дверей.
Вошли мужчина и женщина, явно дворяне, и Адам Плаурайт поднялся со стула и в знак уважения снял шляпу. Он вгляделся в пару, которая стояла поодаль от света камина и фонаря швейцара. Мужчина был джентльменом с головы до ног: от щегольской круглой шляпы с загнутыми полями и многослойной