— Добрый вечер! — сказал мужчина, судя по голосу, лондонец. — Мое имя Слайм, и у меня срочное дело к мистеру Виктору Койнвуду. Мне сказали, что он здесь.
— Э-э… — протянул швейцар, не зная, что делать. — Это по части мистера Плаурайта, нашего констебля. Вон он, у огня.
При упоминании имени Плаурайта дама схватила джентльмена за руку и что-то настойчиво зашептала ему на ухо. Они обменялись несколькими словами, и наконец Плаурайт услышал, как джентльмен сказал:
— Если вы уверены, что сможете… только если уверены.
— Да, — отчетливо произнесла дама и откинула капюшон.
Плаурайт пошатнулся на своем деревянном протезе. Даже в полумраке он узнал ее. Ни один мужчина, однажды увидевший ее, не забывал этого лица.
— Это она! — выдохнул он. — Леди Сара Койнвуд.
Но она уже скользила к нему, пуская в ход свои чары. Мягкие складки капюшона вокруг шеи и отсветы огня на лице сыграли свою роль, но Слайму пришлось с изумлением покачать головой, видя, как преобразился этот флегматичный, коренастый мужчина средних лет, попав под ураган ее обаяния. У бедняги не было ни единого шанса. Он прошел путь от ненависти до обожания секунд за десять.
— Мой дорогой мистер Плаурайт, — сказала она, — вы человек, глубоко оскорбленный, и рана, что вы понесли, постоянно в моих молитвах. Я пришла воззвать к вашему милосердию, как к богобоязненному англичанину…
— О! Э-э… — пробормотал Плаурайт и в замешательстве переступил с ноги на ногу.
— Я приехала в Лонборо, чтобы отдаться на милость Закона, — сказала она, — я, которая в этом деле столь же несправедливо обижена и ранена, как и вы, храбрый мистер Плаурайт, — а может, и более того!
— Э-э? — переспросил Плаурайт.
— Именно так, — ответила она. — Скоро вы услышите всю историю, мой дорогой сэр, но сначала я молю вас об одной услуге во имя дорогой матери, что родила вас и чью память, я знаю, вы свято чтите. Дорогой матери, чьи слезы омывали вас, когда вам было больно, и чьи поцелуи исцеляли ваши раны.
Плаурайт сглотнул, захлебнувшись от нахлынувших чувств.
— Моя… моя… моя старая матушка? — сказал он, и голос его задрожал, а на глазах навернулись слезы. Швейцар громко шмыгнул носом, и даже Сэм Слайм вспомнил о своем детстве.
— Да, — сказала она, — я прошу провести последний миг с моим сыном Виктором, прежде чем меня заберут в тюрьму. Я прошу о том, о чем просила бы любая мать.
Плаурайт достал большой пестрый платок и громко высморкался.
— Да благословит Господь вашу милую душу, мэм! — сказал он, глубоко тронутый. — Вы увидите его сию же минуту, и дьявол забери всякого, кто встанет у вас на пути!
С величайшим почтением он проводил леди Сару к двери, которую тут же отпер и распахнул. Внутри, на столике у походной кровати, горела одна-единственная свеча. Виктор Койнвуд, разбуженный шумом снаружи, сидел в ночной рубашке, с впалыми щеками, желтым лицом, огромными тенями под глазами, и его череп был обмотан окровавленными бинтами.
— Мой мальчик! — выдохнула она. — О, мой сын! — Она бросилась к нему с распростертыми объятиями, упала на колени у кровати и обняла его.
Плаурайт и швейцар зарыдали от умиления и отступили, чтобы не нарушать уединения. Они видели нежные объятия, видели, как ласковая леди гладит лоб своего дитя. Они все видели, но ничего не слышали. Она говорила слишком тихо.
— Мой мальчик! — сказала она.
— Мама! — ответил он. — Я потерпел неудачу.
— Нет, дорогой, ты сделал все, чего я желала.
— Но ты послала меня убить Тейлоров.
— О да.
— И меня поймали! Посмотри, что они со мной сделали!
— Не бойся, любовь моя! Послушай меня.
— Да, мама.
— Ты помнишь мой список?
Тайком, чтобы никто не видел, она развернула клочок бумаги. Это была копия списка, который она составила в августе:
Флетчер
Мировой судья Форстер
Полмутский купец Пенденнис
Солиситор Ричард Люси
Книготорговец Тейлор (и жена)
Констебль мистера Форстера
Два брата констебля.
*
— А теперь, — сказала она, — Флетчер в моей власти, Форстер любезно покончил с собой, Пенденнис скажет то, что я ему велю, Тейлор не имеет значения, а констебль — дурак. Его братья будут такими же.
Виктор был озадачен.
— Но Тейлор, — сказал он, — он видел, как я убил Люси, солиситора.
— Это не имеет значения, любовь моя, — настаивала она, и вера Виктора в свою мать была так абсолютна, что ужасный страх и вина (особенно вина), которые были его постоянными спутниками последние несколько недель, начали отступать. Разум Виктора никогда не был особенно здоровым, и он опасно приблизился к бездне безумия.
— Так что же ты будешь делать, дорогая? — спросил он, жалкий в своем облегчении и нетерпении. — Как ты поступишь с Тейлорами?
— Я могу все объяснить двумя словами, — сказала она. — В списке не хватало одного имени.
— Да? — с ожиданием спросил он.
— Сказать тебе? — спросила она.
— Да, — ответил он.
— Ты слушаешь, мой дорогой?
— Да.
— Имя моего оставшегося врага… Виктор Койнвуд.
*
Даже Сэм Слайм был потрясен ужасными воплями, вырвавшимися из палаты больного. Даже его закаленная шкура содрогнулась при виде пенящегося, плюющегося, царапающегося безумца, который рвал лицо своей матери и выл, как проклятая душа. Двое простых стаффордширцев, бывших с ним, до конца своих дней не могли избавиться от этого ужаса и никогда не говорили об этом, разве что в пьяном виде поздно ночью, в компании крепких мужчин и у тепла доброго огня.
Слайм первым бросился вперед и оттащил Виктора от леди Сары. Ее щека была расцарапана, а волосы растрепаны, но серьезного вреда ей не причинили. Он вывел ее, казалось, обмякшую и теряющую сознание, но она яростно прошипела ему в ухо:
— Вернись туда! Он мне нужен живым!
Он подоспел как раз вовремя. Виктора повалили на пол, и Плаурайт душил его, пока швейцар молотил его тяжелыми сапогами.
— Ублюдок проклятый! — снова и снова кричал Плаурайт.
Слайм оттащил его и швырнул Виктора обратно на кровать. Он внимательно осмотрел его, нащупал пульс, повернулся и кивнул леди