28
Гляди! Венера пред судом,
И Англия пред ней трепещет.
Кто клялся грех ее раскрыть,
Теперь ей честь лепечет!
Колдунья слезы льет, блестя,
Цирцеей чары множит.
Присяжных превратила в стадо,
Что хрюкает и просит!
Так суд, присяжные, закон
В комедию играют.
Как псы за костью, наперегонки
Зад Ла Койнвуд лобызают!
(Пасквиль под карикатурой Гилрея, изображающей суд над леди Сарой Койнвуд, под названием «Три(УМФ)альная Венера». Впервые опубликованная Г. Хамфри из Сент-Джеймса в виде цветной гравюры 14 мая 1794 года, она имела огромный успех, выдержав множество переизданий и пиратских копий.)
*
С 10 по 13 мая 1794 года в Лондоне, во всех слоях общества, была лишь одна тема для разговоров. Точно так же все вопросы войны с французами, парламентских дебатов или чего бы то ни было еще были вытеснены со своих прежних видных мест в лондонских газетах, чтобы уступить место ОДНОМУ ВЕЛИКОМУ СОБЫТИЮ — суду над леди Сарой Койнвуд по обвинению в убийстве в Олд-Бейли.
Леди Сара уже была хорошо известна элегантному миру как выдающаяся красавица своего времени. Она была законодательницей мод и держала самый блестящий и впечатляющий салон в Лондоне. Ее дом на Далидж-сквер был одним из центров, вокруг которых вращалось общество.
Или, по крайней мере, все это было почти правдой. Вокруг Койнвудов — леди Сары и ее сыновей Александра и Виктора — всегда витал мощный подспудный слух.
Даже разгульное лондонское общество 1790-х годов имело свои пределы, и монолит респектабельности всегда стонал и рокотал под Койнвудами, подобно склонам вулкана, спавшего беспокойным сном.
Такова была семья. Теперь же о самой леди. Любые превосходные степени были бессильны, когда речь заходила о леди Саре Койнвуд. Чарльз Джеймс Фокс, великий государственный деятель партии вигов и, по слухам, один из ее многочисленных любовников, сказал о ней:
«Ни один мужчина, оказавшись с ней в одной комнате, не может вынести мысли о том, чтобы ее выпустить, и ни одна жена, выпроводив ее из комнаты, не может вынести мысли о том, чтобы впустить ее обратно». В другой версии этой знаменитой цитаты слово «постель» заменяет слово «комната».
Но, как и в случае с ее сыновьями, особенно с Александром, от нее исходил аромат тщательно скрываемой порочности. Мужчины, да и женщины тоже, в ее присутствии были ослеплены ее красотой и не могли помыслить о ней дурного. Но они не были полными дураками, и когда одна пикантная история накладывалась на другую, они начинали задумываться.
Поэтому, когда в начале августа 1793 года мир узнал об исчезновении леди Сары вместе с Виктором, бежавших от обвинения в убийстве, и о таинственном исчезновении Джейкоба Флетчера, незаконнорожденного наследника сэра Генри, мир кивнул, мудро усмехнулся и сказал, что всегда знал, что леди Сара до добра не доведет. А когда в октябре 93-го леди Сара отдалась на милость мистера Гектора Гардинера, мирового судьи Лонборо в Стаффордшире, сенсация, произведенная этой новостью, превзошла все со времен падения Квебека под натиском британцев в 1759 году.
Интерес к делу был настолько велик, что были задействованы могущественные силы, дабы обеспечить проведение суда над леди Сарой не в Стаффордшире, а в Лондоне, чтобы этим зрелищем могли насладиться сильные мира сего, не утруждая себя ужасами путешествия на север, в неведомые пустоши за пределами цивилизации.
Сам принц Уэльский, несомненно, был в это вовлечен, несмотря на то (а может, и благодаря тому), что леди Сара однажды жестоко его отшила по окончании их короткой связи. Но некоторые вещи неподвластны даже принцам. Закон Англии не терпит спешки, и лишь семь месяцев спустя лондонское общество получило свое зрелище, и дело было передано в суд Олд-Бейли под председательством Мастера судебной коллегии, лорда Лэйринга. Тем временем леди Сара якобы содержалась в Ньюгейтской тюрьме, хотя на самом деле, за обычную «плату» тюремщикам, ей было позволено жить на Далидж-сквер, при условии, что она будет являться в Ньюгейт каждый понедельник утром, чтобы доказать, что не сбежала.
В это время было очевидно, что леди Сара купается в кредитах. Флетчер, предполагаемый наследник состояния Койнвудов, все еще числился пропавшим, и мнения юристов склонялись в пользу леди Сары как законной наследницы бездонных денежных мешков ее мужа.
Следовательно, Далидж-сквер стала местом паломничества не только для модной публики, но и для любопытных, зевак и простонародья. За неделю до суда волнения у дома леди Сары достигли таких масштабов, что для оцепления площади были вызваны войска. Лондон должным образом отметил, что полком, которому была поручена эта задача, был 10-й гусарский: «Собственный полк принца Уэльского».
Наконец, утром 10 мая 1794 года долгожданное развлечение началось. Двенадцать присяжных, сплошь солидные, респектабельные торговцы, сидели плечом к плечу на трех аккуратных ярусах деревянных скамей, отгороженные закрытой калиткой. Прямо перед ними находилось нечто вроде оркестровой ямы, где важные свидетели ожидали вызова в суд. За ней, на отдельном возвышении, сидели представители газет, которым в свободной Англии была предоставлена привилегия освещать судебные заседания.
Слева от скамьи присяжных возвышалась скамья подсудимых, приковывавшая взгляды всех присутствующих. Пока еще пустая, она ждала прекрасное создание, которое все пришли увидеть.
Прямо над и за скамьей присяжных поднималась высокая деревянная перегородка, похожая на гигантский, поднятый воротник пальто. Она эффективно отделяла присяжных от публичной галереи наверху, где была выставлена на обозрение избранная часть правящего класса Англии.
Справа от скамьи присяжных стоял огромный стол в форме полумесяца, покрытый зеленым сукном, за которым сидели несколько десятков адвокатов в черных мантиях и белых париках. Среди них были сэр Энтони Бофорт, выступавший от имени Короны, и сэр Патрик Джойс, блестящий, остроумный ирландец — один из лучших адвокатов королевства, — который представлял защиту. По крайней мере, у этих двоих была работа, но большинство остальных перебирали бумаги и пытались выглядеть важными, ибо гораздо большее их число воспользовалось привилегией присутствовать, чем того требовала необходимость.
Далее справа, плотно примыкая к круглой стороне стола, возвышалась высокая панель судейской скамьи, из-за которой, с командной высоты, лорд Лэйринг должен был обозревать зал суда. Над его местом на стене был укреплен большой меч правосудия, увенчанный короной, символизирующей величество короля.
В половине десятого раздался внезапный гул ожидания, сотни людей, набившихся в зал суда, разом замолчали, а затем вырвался общий вздох изумления. Между двумя судебными приставами на скамью подсудимых поднималась леди Сара.
На ней было струящееся платье из мягкого, переливающегося сиреневого