И молодой банщик Квон о своих детях высказывался точно так же. Он был постоянным посетителем, заходил в палатку чуть ли не через день. Похоже, работа банщиком была делом не из легких, без перекуса никак не справиться. Квон был на два года младше сына хозяйки палатки, но, рано женившись, уже имел двух детей-погодок четырех и пяти лет и был полон решимости полностью пожертвовать собой ради их будущего. Около двух лет он разъезжал на грузовике и продавал овощи, но разорился и опустился до работы в бане. Мыл он не только клиентов, но и своих детей: отмыв лица сыновей дочиста, отводил их в кафе и кормил лапшой. Непоколебимый в своем убеждении, банщик однажды выпил две бутылки сочжу и заплакал.
– Хозяйка, как сын может со мной так поступить? Мне он сегодня такое предъявил… Стыдится меня, говорит, хоть сквозь землю провалится, а в баню, где работает отец, – ни ногой. Вот негодник, еще молоко на губах не обсохло, а он на отца исподлобья смотрит…
Эх, почему же мы именно так относимся к своим детям?
Та самая программа о разделенных семьях породила вихрь смятения, затянувший опечаленную хозяйку палатки. Та самая программа пробудила воспоминания о потерянной родине в женщине, которую, как и в случае Хона, ее сын не мог понять – да и не пытался вовсе. Получив весточку от Суним, она долго плакала. Ее ответное письмо покрылось разводами от слез.
Передача о поиске родственников в итоге не пришла к своему логическому завершению, так как участвовал только Юг, и принесла большинству вынужденных переселенцев лишь сильное отчаяние от такого исхода. Почти сто тысяч человек были вынуждены остановиться на полпути, глотая слезы, в то время как обычные телезрители тут же с легкостью забыли о передаче, будто это был просто трогательный сериал.
Но и после этого пьянство и слезы Хона не закончились. В день, когда вышла последняя серия передачи, он слег, вконец охмелев, но не прошло и трех дней, как он вновь стал заглядывать в палатку. Теперь он даже на работу не выходил – кутил средь бела дня. Каждый день можно было наблюдать странные прятки: подвыпивший Хон прятался на рынке, а его сын ездил на велосипеде в поисках отца. Хон скрывался от сына в разных местах и там выпивал, а, когда переваливало за полночь, всегда шел в палатку и рыдал всласть.
– Почему это я столько пью? Да потому что отец мой любил выпить, так-то. Хозяйка, так ты ж не знаешь. Равнина Ёнбэк, колышется туда-сюда, как Желтое море. Ах, Желтое море! Отец возвращался пьяный, не шел, а плыл в этом желтом море! Почему я пью, ни жена, ни дети не понимают. Посылают меня зарабатывать, говорят, не думай о чем попало. Эх, отец и мать мои родные! Сын ваш напился на чужой земле и ревет! А-а, подлецы, почему не объединяете страну? Плохо что ль, коли северяне и южане будут ходить друг к другу? У-у, сволочи!
Примерно тогда же вновь пришло письмо от Суним – тоже с вкраплениями слез. Суним предложила не обмениваться письмами и дальше, а поскорее встретиться, крепко обняться и наплакаться вдоволь, как родственники в той передаче. Она пригласила подругу приехать сразу после свадьбы сына. Ее сын со своей семьей давно переехал в город, и она осталась в деревне одна-одинешенька. Она мечтала, как было бы здорово пожить им, подругам, вместе хоть месяц, хоть год, смеяться над былым горем и болтать, а еще ходить на пастбище за папоротником и «конским» грибом, прямо как в молодости. Вытирая слезы тыльной стороной ладони, женщина перечитала письмо несколько раз и почувствовала нечто новое в тоскливо зовущем тоне Суним. Буквы, расплывавшиеся от слез, показались ей молодыми листьями папоротника, которые, покачиваясь, вырисовывались сквозь весенний туман в ее родных местах, словно манили ее скорее вернуться. Вернуться, поскольку она сделала все, что должна была. Вернуться и даже не вздумать жить с сыном, когда он женится. Да, была в душе этой женщины застарелая рана, которую ничем нельзя было излечить. Рана, нанесенная полным непониманием со стороны сына, и черные руины, истлевшие в огне, означали то, что мать и сын были совершенно разными людьми.
Принять решение пришлось быстрее, чем ожидалось. Прошло два дня после получения письма от Суним, было одиннадцать часов вечера. Хозяйка палатки сквозь слезы отрешенно смотрела на пар, исходивший от кипящего супа в котелке, но с появлением работниц завода быстро вытерла слезы рукой.
– Тетенька, кажется, вы опять плакали.
– Да нет, это все чад от угля… Едкий, зараза, вот и плачу. Ну, присаживайтесь. Опять сверхурочную вам накинули, да? – приговаривая, она накладывала двум девушкам в суп лапши, как внезапно раздался резкий скрип машинных тормозов. Женщина от испуга выронила половник. Вошли трое мужчин в куртках с нарукавными повязками. Наступило замешательство, будто посреди палатки из ниоткуда возник валун. Проверяющие.
– Всем вон отсюда!
Они грубо вытолкали женщину и девушек на улицу и сразу, без промедления налетели на палатку с топорами и железными трубами. Вмиг слетела изломанная крыша, раскололась стойка, и вся еда полетела на землю. Виниловый тент трое искромсали бритвой. Это была жестокая расправа. У женщины закружилась голова, подкосились ноги, и она упала вперед, затем испустила стон, лежа на черном асфальте, словно забитая топором корова. К ней пришло осознание, что телега, которую она возила более двадцати лет и которая возила ее сына, эта старая телега наконец прибыла на свою конечную остановку. Померещилось, будто бы среди проверяющих был и ее сын. Послышался голос Суним, настойчиво зовущий ее вернуться. Тут неизвестно откуда появился пьяный Хон и накинулся на проверяющих:
– Негодяи, вам что, ломать законом писано?
– Раз не знаешь, то иди учись, полезно будет.
– Чего, учиться? Мерзавцы, объединением не занимаетесь, зато простому народу жить не даете – и это ваш закон, а?
– Видать, старикан в зюзю напился! Че пристал?
Тётя Суни
С трудом заполучив двухдневный отпуск, я приехал на родину на поминки дедушки восемнадцатого числа двенадцатого месяца по лунному календарю. В последний раз я был здесь к концу траура по бабушке восемь лет назад. Оправдываясь делами по работе, я до этого ни разу не приехал на поминки