Бабушка слушала внимательно, время от времени кивая:
— Вот молодец, внучок. Дело делаешь, государственное. Не зря я тебя в Уваровку отправила — гляди-ка, каким ты стал!
Я улыбнулся. Бабушка всегда найдёт способ напомнить о своей заслуге.
После обеда я поднялся в спальню, лёг ненадолго отдохнуть. Машенька устроилась рядом. Мы лежали молча, наслаждаясь близостью и тишиной.
Глава 8
До вечера я никуда больше не ходил. Честно говоря, после всех разговоров и поездок по заводу накопилась усталость — не физическая, а скорее ментальная. Слишком много информации, слишком много планов, которые нужно было держать в голове и просчитывать на несколько шагов вперёд.
Я сидел в кабинете — да, у меня теперь был свой кабинет в этом доме, небольшая комната на втором этаже с письменным столом, креслом и книжным шкафом — и перебирал в уме всё, о чём договорился с Иваном Дмитриевичем. Производство эфира, обучение мастеров, организация клиники… Особенно клиника — это был амбициозный проект, который мог изменить медицину в России. Но для его реализации нужен был правильный человек во главе.
И этим человеком должен был стать Ричард.
Я позвал Матрёну, попросил передать Ричарду, что хочу с ним поговорить. Через несколько минут в дверь постучали.
— Войдите, — сказал я.
Дверь открылась, и в кабинет вошёл Ричард. Он выглядел немного обеспокоенным — видимо, подумал, что случилось что-то с Машенькой.
— Егор Андреевич, — начал он с лёгким акцентом, который всё ещё выдавал его английское происхождение, — вы звали меня? Что-то случилось с Марией Фоминичной?
— Нет-нет, Ричард, с Машенькой всё в порядке, — поспешил успокоить я, жестом приглашая его сесть в кресло напротив стола. — Я хотел поговорить с тобой о другом. О деле.
Он сел, всё ещё настороженный, но уже более спокойный. Я откинулся на спинку кресла, сложил пальцы домиком, обдумывая, с чего начать.
— Ричард, помнишь, как мы применяли эфир во время операции? Как мы говорили о том, как он может изменить хирургию?
— Конечно помню, — кивнул он, глаза его загорелись интересом.
Сегодня я встречался с Иваном Дмитриевичем. Мы обсудили производство эфира в больших масштабах. Государство готово вложить ресурсы, найти людей, наладить выпуск. Но есть одна проблема.
Ричард наклонился вперёд:
— Какая?
— Эфир сам по себе — это просто химическое вещество, — объяснил я. — Его ценность только в том, как его использовать. А для этого нужны обученные лекари. Люди, которые будут знать, когда применять эфир, в каких дозах, как правильно его подавать пациенту, как следить за его состоянием во время наркоза.
— Это действительно важно, — согласился Ричард. — Неправильное использование может привести к смерти пациента, вы об этом еще прошлый раз говорили.
— Именно, — кивнул я. — Поэтому я предложил Ивану Дмитриевичу создать клинику. Не просто лазарет, а настоящее медицинское учреждение, где будут проводиться сложные операции, где лекари смогут учиться, обмениваться опытом, практиковаться под руководством более опытных коллег.
Ричард слушал внимательно, не перебивая.
— И вот, — я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза, — я хочу, чтобы ты возглавил эту клинику.
Наступила тишина. Ричард смотрел на меня широко распахнутыми глазами, словно не понимая, что только что услышал. Потом он моргнул, покачал головой:
— Простите, Егор Андреевич, я, кажется, ослышался. Вы хотите, чтобы я…
— Возглавил клинику, — повторил я твёрдо. — Стал её главным врачом, организовал работу, обучал других лекарей, проводил операции, делился знаниями.
Ричард побледнел. Он встал, прошёлся по кабинету, потом остановился, потирая виски:
— Егор Андреевич, это… это невозможно. Я не могу. Я…
— Почему не можешь? — спросил я спокойно.
Он обернулся, и я увидел в его глазах страх:
— Потому что это слишком большая ответственность! Целая клиника! Обучение лекарей! Я… я всего лишь военный врач, я привык работать в полевых условиях, зашивать раны, ампутировать конечности. А вы говорите о создании учреждения, о преподавании, о… о масштабе, который меня пугает!
Я встал, подошёл к нему:
— Ричард, послушай меня. Я понимаю твой страх. Это нормально — бояться такой ответственности. Но давай подумаем рационально.
Он посмотрел на меня, всё ещё обеспокоенный, но готовый слушать.
— Во-первых, — начал я, отходя обратно к столу и присаживаясь на его край, — ты не просто военный врач. Ты человек, который получил образование в Англии — одной из самых передовых стран в области медицины. Ты знаешь анатомию, хирургию, вы проводили сложнейшие операции в условиях, когда каждая секунда решала, выживет пациент или нет.
Ричард молчал, но я видел, что мои слова его задевают.
— Во-вторых, — продолжал я, — ты уже видел, как работает эфир. Ты понимаешь его потенциал. Более того — ты сам делал операцию под эфиром, видел, как это меняет всё. Кто, кроме тебя, сможет правильно обучить других лекарей?
— Но я не педагог, — возразил он. — Я не умею учить.
— Учить — это не врождённый талант, — возразил я. — Это навык, который можно развить. Ты будешь показывать на практике, объяснять во время операций, разбирать случаи. Это называется наставничество, и ты с этим справишься.
Ричард всё ещё выглядел сомневающимся. Я решил сменить тактику:
— Скажи, Ричард, почему ты стал врачом?
Он моргнул, явно не ожидая такого вопроса:
— Я… я хотел помогать людям. Спасать жизни.
— Вот именно, — я указал на него пальцем. — Ты хотел спасать жизни. И ты спас их немало — в Англии, во время войны, здесь в России. Но задумайся — сколько жизней ты сможешь спасти, если обучишь десятки, сотни других лекарей? Если распространишь знания об эфире, о правильной хирургии, о гигиене и асептике по всей стране?
Ричард замер. Я видел, как в его глазах загорелась искра понимания.
— Один человек — один врач — ограничен в своих возможностях, — продолжал я мягко. — Ты не можешь быть везде одновременно. Но если ты обучишь других, передашь им свои знания, свой опыт — они понесут это дальше. Они будут спасать жизни в городах и деревнях, куда ты никогда не доберёшься. Ты станешь не просто врачом — ты станешь учителем целого поколения лекарей.
Ричард медленно опустился обратно в кресло. Он молчал, переваривая услышанное. Я дал ему время, не торопя.
Наконец он поднял взгляд:
— Вы… вы действительно верите, что