У Элис не было причин лгать Мэрион Прайс. Она действительно в точности просчитала последствия разрушительного заклинания. Восток и Запад, а также земли за их пределами, настигнет паралич. Прекращение военных действий не заставит себя долго ждать. Англия, скорее всего, воссоединится. Даже по меркам, отличным от ее собственных, установившийся по воле Элис мир окажется весьма далеким от идеала. Но такие вещи ее обычно не интересовали; она умела притворяться, что имеет на руках карты, позволяющие направить игру в нужное русло. Ее действия всегда подчинялись логике. Стоило признать, иной раз они приводили к упадку и печали – к этой войне, например, или к чувствам, которые она испытала при виде потерянного и больного сына, – но Элис предпочитала верить, что в этом отношении не отличается от прочих людей. А вот что ее на самом деле выделяло, служило ей маяком, личным маленьким Инверкомбом, так это способность видеть сквозь ворох мелочей скрытые за ними великие истины.
«Теперь, – подумала она, глядя в ждущие глубины зеркала, – я вижу насквозь даже себя». Хоть ситуация и выглядела странно, впереди не было ничего, кроме ясного и продуманного до мелочей пути. Когда заклинание, которое она скоро продиктует Ральфу, подействует, сбудется все, обещанное Мэрион. И еще кое-что. Элис – или то, во что она превратится, – станет частью заклинания и совершит ликующий прыжок в сети, системы и вычислительные машины, от которых будет зависеть Новый век и тот, что последует за ним. Она станет бессмертной. Чистейшей мощью. По сути – и да, новая Элис Мейнелл должна была ею стать – вся страна окажется в ее власти. Перспектива, конечно, открывалась головокружительная. Элис убеждала себя, что ничего не упустила. Она осторожно заглянула в саквояж в последний раз и нанесла немного крема и пудры, добавила толику румян на выцветающее лицо. Потом вспомнила о зеленой бархатной коробочке, в которой долго хранила трофеи, полученные в своих маленьких битвах. Пуговицы, броши, шляпные булавки, подвески – Элис уже не помнила, что кому принадлежало, но все равно их надела. «Это, – подумала она с торжествующим содроганием, поправляя серебряную цепочку с подвеской в виде слезы, – оковы, которые я скоро сброшу».
Затем зазвонил телефон, и Элис по одному только тону поняла, что звонят из Инверкомба и что это Ральф. Она улыбнулась, обрадованная, как обрадовалась бы любая мать, чей сын позвонил, не дожидаясь, пока она сделает это сама.
Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел мать? Ральфу пришлось напрячь мозги, чтобы вспомнить, как он сидел с ней в застекленном саду ее лондонского дома, где задержалось последнее летнее тепло, и от этих мысленных усилий он совсем обессилел. Он спросил себя, много ли от него осталось и что она подумает о призраке, которым он стал.
– Ральф. – Она, как всегда, видела его насквозь. И, как в старые добрые времена, он почувствовал, что одолевавшие его сомнения и боль начинают рассеиваться. – Мой дорогой. Мы почти у цели.
– Я… – Он замолчал, осознав, что уже не может кашлять. Он с трудом расслышал собственный голос, но знал, что она слышит все. – Я уже не тот, каким был.
– Кто мог бы ожидать иного после такой войны?
Он вяло пожал плечами. Слова им были не нужны в большей степени, чем когда-то. Еще он обнаружил, что может придать существу, которое видит в зеркале перед собой, любую форму, какую захочет. Да, он понимал, какие чувства испытывала Мэрион к Элис Мейнелл. Он даже мог смутно вообразить вестницу возмездия и хаоса – возможно, многие считали его мать именно ею. Но она была не такая. Он-то знал. Он ее любил – как и отец, в чем теперь не было сомнений. Это была самая простая и естественная вещь на свете.
– Как дела у Хелен? Гасси? Флоры?
– С ними все хорошо, Ральфи. По крайней мере, было – но я думаю, что и есть. А будет еще лучше, когда мы покончим с этим делом…
«Но я волнуюсь. Меня надолго не хватит…»
«Ральф, ты не должен так думать. Вспомни все наши долгие путешествия по Европе…»
«Экипажи, фойе, ужины на подносах…»
Ее рука протянулась сквозь зеркало, коснулась его. Он вдохнул исходящий от нее аромат свежего белья, и боль сгинула без остатка. Осененные также были рядом с Ральфом. Как листы бесконечной книги, как солнечные лучи, падающие на побережье. Шепча заклинания, регулируя технические параметры, настраивая входы и степени доступа, Ральф расширил пропускную способность соединения между Инверкомбом и Айнфелем, а также открытыми телефонными системами всего Востока, чувствуя, как им вновь овладевает давным-давно утраченное чувство общности с матерью, а заодно – как крепнут связи с этим домом и всеми его замыслами. Он бы с радостью продлил эти ощущения до бесконечности. Но часть его – та самая часть, которая когда-то лежала в постели и боролась с лихорадкой, в то время как остальное путешествовало по континентам, – почувствовала, как будка содрогнулась от нового снаряда. А потом с настойчивостью, которая взволновала его даже в этом отрешенном и блаженном состоянии, все часы Инверкомба начали бить.
– Вот что покончит с войной, Ральф.
Темные листы с заклинаниями из недр ее саквояжа засияли. Они были похожи на ночное небо или блестящую поверхность воды в летний день, когда солнце светит так ярко, что углубления в сверкающей ряби кажутся абсолютно черными. Он услышал, как они поют. Почувствовал набегающую прохладу. Вдохнул их соленый запах. Под