Подзорная труба Ральфа сместилась, в объективе промелькнули размытые верхушки деревьев. Вот и живая изгородь, а также трава, еще блестящая от росы. И что-то бело-голубое. Точнее, полосатое. Заинтригованный, Ральф навел фокус на попавшуюся ему диковинку – вероятно, это было что-то эфирированное. Полосы стали четче, потом исчезли и вновь появились в поле зрения. Юноша различил переплетение нитей в хлопковой ткани. Он медленно двигал подзорную трубу, пока не увидел ботинок, подол и уже знакомую бело-голубую полосатую блузку.
Одна из горничных. Резкие движения и периодически возникавшая складка на блузе объяснялись тем, что она сгибалась и разгибалась, развешивая стирку. Постепенно он составил ее полный портрет из совокупности круглых фрагментов. Темные волосы, почти черные, но отливающие золотом в лучах солнца. Пышные и густые, подстриженные чуть ниже плеч, и судя по тому, как девушка то и дело взмахивала рукой, откидывая их в сторону, ей бы хотелось, чтобы они были короче. Он не видел ее лица – только угол челюсти и мочку уха, которая тотчас же вновь скрылась за волосами, – но просто наблюдать за ней было приятно. Вещи, которые она развешивала на веревке, оставались расплывчатыми белыми пятнами, однако что-то внутри него желало их изучить, понять их суть, рассмотреть каждый шов, как он рассмотрел пересекающиеся бретельки передника, угадывая очертания лопаток под тканью. И все же сосредоточиться на стирке означало упустить из виду девушку. Когда в Инверкомбе вновь проснулись часы, Ральф почувствовал, как сознание утекает из его укутанного в плед тела и, обернувшись светом, через подзорную трубу устремляется прочь.
Экономка Даннинг теперь разрешала Мэрион ходить домой не только в бессменники, но и рано утром, чтобы позавтракать в Клисте. Сегодня она проснулась, когда не было и четырех, оделась и быстро вышла из поместья, чтобы сперва по главной дороге, а потом – по берегу добраться до коттеджа, где ее родные едва продрали глаза.
«А-а, это ты…» – как будто она просто спустилась из своей комнаты этажом выше.
И чуть позже: «Тебе разве не должны заплатить за эту сменницу?»
Денег из конвертов с ее жалованием не хватало. Помимо формы ученика, Оуэну понадобились учебники, специальные ручки, специальные чернила; специальное все. Компасы, которые она с восхищением разглядывала в витринах лавок Латтрелла, оказались недостаточно хороши для будущего моряка. Стрелка прибора, приобретенного в конце концов, плавала в жидкости, наполнявшей сосуд размером чуть ли не с ванночку для купания младенца. Настроенная должным образом и заряженная заклинаниями, она дергалась, словно живая рыбка. Дениз тоже нуждалась в финансовой поддержке, чтобы поладить с Нэн Осборн. А Мэрион так и не смогла заставить себя взять один из толстых тюбиков с «Универсальной отбеливающей пастой Пилтона» из шкафчика в уборной для прислуги.
Предполагалось, что Оуэн будет заниматься в течение часа после завтрака, перед тем как отправиться в чертоги Гильдии моряков в Латтрелле. В один из первых дней, вернувшись домой, Мэрион обнаружила его сидящим под навесом. Еще не рассвело, было очень холодно, и она уже собиралась сказать брату, что для учебы наверняка найдется место получше, как вдруг увидела, что его крупное лицо блестит от слез.
– Я бестолочь, Мэрион! Я даже не могу отличить бакборт от штирборта. Это… – Оуэн показал сестре листок, который выглядел так, словно он затыкал им рот самому себе, чтобы унять рыдания. – Это даже не по-английски!
Мэрион выхватила бумажку у него из рук. На ней был текст заклинания.
– Оуэн, мне не положено это видеть.
Папа кое-что смыслил в навигации и, конечно, нахватался заклинаний, но Мэрион не сомневалась, что он придет в ужас, если Оуэн попросит о помощи. Она поднесла листок к трепещущему свету лампы и попыталась произнести вслух то, что как будто видела, откашлялась, затем попробовала еще раз. Несколько раз навестив свою семью по утрам – экономка Даннинг хоть и не расспрашивала о причинах, но поняла, что для молодой горничной важно почаще возвращаться домой, – Мэрион разыскала посреди хаоса Оуэновской сумки нужные руководства по фразировке, шаблонам и синтаксису, попыталась разобраться в них самостоятельно и в меру возможностей объяснить брату.
Приливы и отливы сменяли друг друга в эстуарии. Зимующие птицы улетели. Мэрион кое-что узнала о том, как читать карты и прокладывать курс, откуда взялись термины вроде «шлагтов» и «бакен». То же самое в конце концов узнал и Оуэн, пока их с Мэрион пальцы синели от холода, а книги пытались вырваться и улететь прочь. Особенно долго пришлось изучать узлы. Мэрион вникала в сложные схемы, ее пальцы дрожали, зудели и покрывались волдырями, пока она пыталась укротить обрывки старого просмоленного каната и соорудить то, что хотелось увидеть, а заодно сделать так, чтоб Оуэн все понял. Узлы бывали огромными и декоративными, словно золотые осиные гнезда, а также настолько маленькими и изящными, что ювелиры с их помощью скрепляли нити жемчуга. Еще существовали ветроузлы. Без должного запаса эфира они оказались особенно неинтересными и трудными, от бесконечного повторения заклинаний горло болело не меньше, чем пальцы – от завязывания; и все-таки иногда в каком-нибудь обрывке остатков магического вещества хватало, чтобы воздух вокруг Оуэна и Мэрион начинал дрожать, словно откликаясь на появление чего-то огромного и невидимого.
Такое начало дня ее утомляло, обратный путь в Инверкомб был долгим, а ведь еще следовало успеть к совместной молитве с кухаркой и остальными горничными. Даже сейчас, пока Мэрион развешивала белье – по настоянию экономки Даннинг каждая горничная стирала его самостоятельно, воспитывая в себе независимость и дисциплинированность, – ее голова все еще гудела от моряцких заклинаний. Эти слегка колышущиеся простыни походили на бизани и брамсели, а нижние рубашки – на шпринтовые паруса. Мэрион почувствовала покалывание в затылке. Возникло ощущение легкости, как в жаркий день, когда с кожи испаряется пот. Не то чтобы это было совсем уж неприятно, и все-таки