Зима выдалась суровой. Земля побелела и замерзла, а потом загудела от железных колес множества телег, въезжавших в ворота Стагсби-Холла, чтобы оставить свой след на одной из разоренных лужаек. С наступлением оттепели появилось много дел: жители деревни гнули спины, копая нечто вроде крайне замысловатой траншеи. Лампы и жаровни горели до глубокой ночи, пока продолжалась работа, и нередко присутствовала сама грандмистрис, одаривая мужчин желанными улыбками и ободряющими словами; впрочем, по-прежнему мало кто понимал, что происходит. Позже, сидя в пабе и пропивая лишние деньги, они сошлись во мнении, что в конце концов все узнают про Стагсби. Им и в голову не пришло, что про Стагсби благодаря холму Берлиш, увенчанному ветряной мельницей, вот уже несколько веков и так знал весь Линкольншир.
И вот в весенней грязи на коричневом берегу грязного озера выросло нечто новое, наполовину фабрика, наполовину машина. Выглядело оно совершенно чужеродным. Открытие стало поводом для нового праздника. К тому времени люди уже пресытились такими событиями. Они с видом знатоков рассуждали о пирогах и пиве и нисколько не удивились, когда запустить ведущее колесо не удалось. Тем не менее грандмистрис произнесла речь с трибуны, и обе – что она, что трибуна – были весьма прелестны.
На протяжении всей долгой зимы и последовавшей весны Натан поглядывал с холма Берлиш в долину и впитывал байки и слухи вместе с запахом угольного дыма, который теперь витал в воздухе. В окнах Стагсби-Холла часто горел свет, но это было ничто по сравнению с дымом и заревом, сиявшим неподалеку от особняка. В безветренные дни он слышал крики с незнакомыми акцентами, свистки, недовольное пыхтение огромного и неуклюжего вращающегося механизма, зов причудливых заклинаний. Однако первое лето нового соревнования прошло хорошо. Натан стремился быть таким же надежным и конкурентоспособным, как всегда – на самом деле, в большей степени, чем всегда. Он потратил кое-что из сбережений, снизил ставки, и урожай был обильный, не чета прошлогоднему. Зерна оказалось более чем достаточно, чтобы он работал днем и ночью, и ветра в основном прилетали именно тогда, когда он в них нуждался. А вот механизм в долине, казалось, только и умел, что срывать сроки. Если местные фермеры и доверили некоторую часть зерна новой грандмистрис, то лишь из любопытства, чтобы поглядеть, как работает огромный паровой монстр, ну и еще потому, что она была хорошенькая, а качество ее услуг оказалось совершенно ни при чем. Зная кое-что о фермерах и их нраве, Натан не сомневался, что эффект новизны со временем иссякнет. Он же был мельником, и мельница стояла на холме Берлиш испокон веков. Он был готов довериться ветрам и временам года, набраться терпения.
Еще Натан был настроен оптимистично в отношении других перемен, которые заметил в мире. Задолго до того, как грандмистрис Смит продемонстрировала свою хитроумную карту, он понял, что одной из главных причин его успеха как мельника было улучшение перевозок и коммуникаций, случившееся благодаря распространению новых паровых железных дорог. Когда одна из линий наконец дотянулась до побережья Линкольншира, он с радостью воспользовался ею, чтобы навещать свою мать в Донна-Нук; это сэкономило несколько часов и позволило больше не жертвовать целым рабочим днем. Летним утром тесные грохочущие вагоны, которые тянули необычные машины, заполнялись семьями из больших городов, стремящимися провести день на одном из новых курортов. Иногда Натан и сам выходил на какой-нибудь станции, чтобы прогуляться по набережной, хотя для него побережье Линкольншира оставалось, по сути, зимним местом. Вот это, думал он в морозный, ветреный день, когда яркие новые здания закрывали ставни, а по улицам гулял только песок, и есть правильная погода – бодрящая, холодная и ясная.
Рельсы теперь вели и к городским рынкам, где к традиционной вони и хаосу загонов для скота, вопящим корзинам с гусями и курами, выкрикам и трубочному дыму добавились пар и визг свистков. Попадались и невиданные животные. Лошади, слишком крупные, сильные и тупые, чтобы называться лошадьми; утки и куры с пугающе замысловатым оперением. В этот новый век новой магии появились и новые странные профессии. И все же высокие залы, в которых проходили зерновые аукционы, оставались средоточием замечательного покоя, пусть и с нотками суматохи. Само зерно хранили в амбарах или на складах. В залы приносили только плетеные корзины с образцами, с которых можно было ногтем снять оболочку и попробовать мягкую белую сердцевину. В такие дни Натан наслаждался процессом от начала до конца. Он иногда думал, что ходил бы на аукционы, даже если бы сам не торговал. Ему нравилось все, включая разговоры, неизменно вертевшиеся вокруг воздуха, земли и урожая.
В тот сентябрьский рыночный день в Лауте было как всегда многолюдно, в зале воцарились издавна знакомые гул и толкотня. Стоявший на задворках Натан был достаточно высокого роста, чтобы глядеть поверх шапок и голов торговых агентов и фермеров, и все еще обладал сильным голосом, которого лишились мельники постарше, столпившиеся в первых рядах. Затем, когда начались торги, он заметил перемену в обычном колыхании толпы. Возле стола аукциониста произошла какая-то суета, и всеобщее внимание оказалось приковано к одинокой голове с огненно-рыжими волосами.
То же самое случилось на следующем аукционе, и на том, что состоялся позже. Вопреки всем традициям грандмистрис Фиона Смит – женщина, не являвшаяся членом одной из уважаемых сельскохозяйственных гильдий, – участвовала в торгах от собственного имени. Мало того, ей удавалось обращать на себя внимание аукциониста гораздо успешнее, чем кому бы то ни было из присутствующих. И даже хуже, мужская сдержанность деревенских гильдейцев означала, что они отказывались делать новые ставки, когда цены еще были слишком низкими. Фактически она получала зерно по дешевке из-за своей внешности.
Натан был потрясен, обнаружив, что вроде бы здравомыслящие люди способны вести себя как дураки. Если партия пшеницы или овса продавалась по цене, которая, как он знал, была смехотворной, он старался предложить более выгодную. Иногда