«Страшны не мертвые, – сказала когда-то Нистра, ее сестрица, подруга ее детства. – Страшны те, кто может смертью воспользоваться». Сразу же вспомнился Хуарр, предлагающий теням-призракам присоединиться.
Элинор присела возле тела и бегло оглядела его бледное, давно не видевшее солнечного света, изможденное лицо. Что ж, кажется, она все-таки добралась до опиумного притона.
С мертвецом что-то было не так.
Приглядевшись, Элинор увидела вдруг тонкие угольно-черные нити, опутывающие все помещение. Протянула руку, коснулась и сразу же отшатнулась. Прикасаться к этим нитям было неприятно, даже омерзительно. Почти больно. Нити тянулись от мертвеца, ото всех мертвецов в этой комнате, через дверь в дальнем ее конце и дальше, еще дальше. Отряхнув ладони, Элинор осторожно пошла вперед, замотавшись в шаль так, чтобы не прикасаться к нитям. Не стоит этого делать.
Сперва усилился запах лилий, потом стали громче голоса. Хорошо поставленный актерский голос Дженет Шарп изрыгал какие-то проклятия или, может быть, заклятья. Слов было не разобрать. Федора шептала заговор, и голос ее то и дело срывался.
Дойдя до конца короткой анфилады, Элинор заглянула осторожно в комнату, и обе женщины ее заметили. А еще – Грегори Гамильтон, который, полуголый, прижался к стене, благоразумно стараясь держаться от разъяренных ведьм подальше. Однако прав был Акор, мистера Гамильтона нужно вызволять из неприятностей. Да вот только самой бы из них выбраться.
Глава семнадцатая
Они, должно быть, представляли яркий контраст: пышная сдобная блондинка и худая брюнетка. Одна необычайно красива, вторая… ну, так. Ни рыба ни мясо, как говаривала мать Федоры. Несимпатичный ребенок вырос в женщину, которой нет никакого дела до собственной внешности. Но когда стоишь напротив такой роскошной, пышнотелой, яркой красавицы, хочется и самой стать особенной.
– Уйди с дороги, девочка, – приказала ведьма. Руки она скрестила на груди, так что грудь сама приподнялась, соски торчали нахально. Обнаженная, ведьма чувствовала себя вполне комфортно.
Служительницы Старых Богов бесстыдны. Иные и вовсе упиваются этим бесстыдством, гордятся наготой. Наслаждаются властью, которую дает тело. Акт совокупления открывает перед ведьмами широчайшие возможности: через него они получают силу, и он же делает их иными, не похожими на обычных людей, свободными. Страсть – это власть, и страсть – это оружие.
Попав к такой ведьме в рабство, плененный ее красотой, ее сексуальной привлекательностью, раскованностью, искусностью в любви, человек идет прямиком на смерть.
Федора ведь и сама это умела, но не прибегала к подобной силе ни разу. Было в ней что-то… омерзительное. Гнилью отдавало полученное таким образом могущество. Что ж, из-за глупости и брезгливости сейчас у нее были только руны, которые она могла и не успеть нарисовать, и кое-какие заговоры. Веточка рябины пригодилась бы, но – чего нет, того нет.
– Уйди, девочка, – устало повторила ведьма, делая шаг вперед. – Я не трону тебя. Покинешь это место целой и невредимой.
Федора вздохнула. Как она оказалась втянута в эту историю? Она всего лишь хотела помочь заблудшей душе, потому что была, по сути своей, доброй ведьмой. Потому что помощь заглушила бы голоса в ее голове, смазала видения, дала неделю или даже две передышки. Почему только она не предвидела эту могущественную ведьму?
– Нет, – сказала Федора со вздохом. – Я не могу позволить вам убить Гамильтона.
– Кто говорит об убийстве? – Ведьма расхохоталась. – Это так… примитивно.
– Вы тянете из него силу. – Федора оглянулась и посмотрела на Грегори Гамильтона. Полуголый, ошарашенный, все еще не отошедший от удара по голове и от пинка – туфли у Федоры были остроносые, – он прижимался к стене, прикрывая причинное место подушкой. Мужчины вообще жалки.
– Только чуть-чуть. – Ведьма сложила пальцы щепотью, желая продемонстрировать наглядно столь малую меру. – Зачем мне убивать великолепного любовника? Впрочем, не с тобой мне это обсуждать. Уходи, пока цела.
Сражаться со старой ведьмой, да еще за человека, который Федоре не слишком-то нравился, было глупо. Тем более сражаться без оружия, а значит – без надежды на победу. И тем не менее Федора ударила, как могла и чем могла. Потянулась к ведьме всем своим даром, всем тем, что отличало ее от прочих ведьм, делая для них нежеланной гостьей. Скользнула по поверхности, зацепила и нырнула в омут памяти.
Он оказался бездонным. Сколько бы ни было стоящей перед ней… число лет явно превосходило сотню. И молодость свою ведьма поддерживала не самыми приятными способами. Таковых в распоряжении всякой ведьмы немало. И глубже, глубже, под всеми слоями, наполненными силой, властью, подлинным могуществом, лежала боль. Такая боль, которую не всякая перенесет, бьющая в самое сердце, выкручивающая внутренности.
Ведьма взревела и отшвырнула от себя Федору. Что-то лопнуло, хрустнуло, но, к собственному изумлению, Федора обнаружила, что цела. Пока. А ведьма сделалась еще страшнее, еще опаснее. Со всех сторон тянула она силу, вытягивая ее из всех тех несчастных, кого привело в «Мариграт» желание забыться. Ведьма, кажется, стала выше, много выше, уперлась головой в потолок, пробила его. Голос ее зазвучал громовыми раскатами. Языка Федора не знала, но очень ясно поняла, что жить ей осталось недолго. И забормотала жалкий бесполезный заговор, призванный защитить от сил зла.
– Боже!
На секунду Федора осеклась, отвлеклась, обернулась и увидела Элинор Кармайкл. Только ее тут не хватало! Молодая женщина застыла в дверях, уцепившись за дверной косяк, взгляд ее, безумный, испуганный, обшаривал комнату.
– Нити! – выдохнула Элинор вдруг. – Рви нити!
Кажется, Элинор Кармайкл видела больше, чем даже Федора. И оставалось только положиться на нее и ударить, рассеять силу по комнате, надеясь, что получится хоть что-то разорвать. Что-то невидимое и, возможно, не существующее. Вспыхнула портьера, занялись сваленные грудой подушки. Пламя охватило громадную фигуру, нависшую над ними, не причиняя белой коже и золотым волосам ни малейшего вреда. Ведьма пила эту силу, упивалась ею, втягивала, превращала в свою собственную. Федору буквально придавило к полу могуществом противницы, а еще – ужасом. Сколько же нужно прожить, что сотворить, чтобы столько накопить? И как все это прятать, прикидываясь легкомысленной простушкой?
Первым очнулся, как ни странно, Гамильтон.
– Уходим! – крикнул он и вытолкнул Федору и Элинор из горящей комнаты.
Но убежать далеко не удалось. Путь им преградили мертвецы. Они были безвольны, двигались, словно марионетки, управляемые чужой волей, но все же были смертельно опасны. И каждого руной не упокоишь. Да Федора и не была уверена, что руна сейчас подействует.
– Наверх! – Элинор схватила ее за руку и побежала к лестнице.