Она вышла в коридор и прислушалась. Дом спал. Можно было, напрягшись, уловить спокойное и не очень дыхание. Горничные ворочались с боку на бок, одурманенные чужим колдовством. Они были недурные ведьмы, но Дженет не чета и даже Федоре, что бы они обе о себе ни думали. Деревенские знахарки, не более. Кухарка была посильнее, но на нее был наслан кошмар, в котором то ли пудинг гонялся за ней на тонких паучьих ножках, то ли молоко убегало. Спал Франк, и его Дженет не тронула, но едва ли по доброте своей. На мальчике стояла мощная защита, которую и Федора предпочла бы избегать. Элинор спала безмятежно. Дамиан… его невозможно почуять, но и он, должно быть, пребывал сейчас в покое. Одна Федора бодрствовала, то ли потому, что сильнее прочих, а то ли потому, что Дженет хотела потешиться. Мысль о колдовском поединке забавляла ее, а схватка с заведомо слабым противником не казалась постыдной.
Капля расплавленного воска упала на руку, Федора вздрогнула и очнулась. Не время мешкать, предаваясь бесполезным размышлениям.
Она прошла по коридору до конца и коснулась ручки двери. Грегори Гамильтон… пожалуй, тоже спал или скорее – грезил. Все время, что он провел с Дженет, он погружался в свои грезы и фантазии все глубже и глубже. Это сделало его легкой добычей. Он точно мушка, угодившая в паутину, размягчился изнутри и готов. Осталось лишь надкусить кокон и высосать нежную мякоть.
Федору передернуло от возникшего перед глазами образа.
В комнате тяжело, сладко пахло лилиями. Нет, не лилиями – асфоделями. Этот запах слаще. Их легко спутать, но лилии – цветы, растущие под солнцем, и они пахнут жизнью. Асфодели – цветы подземного мира.
– Радость… – бормотал Грегори в темноте, наполненной ароматом мертвых цветов. – Радость…
Дыхание его было прерывистым, а стоны… Федора закусила губу. Сроду не имела дела с людьми, охваченными чародейской страстью. Против страсти самой по себе она ничего не имела, были у нее любовники – иные лучше, иные хуже, но Федора легко забывала их. Они служили для удовольствия, сиюминутного развлечения, удовлетворения похоти. Иногда для того, чтобы забыть о страхе. Когда Федора была моложе, предсказательский дар, то и дело прорывающийся во снах или же выплескивающийся на холст, приводил ее в ужас. Мужчины позволяли позабыть о нем, ведь страсть – здесь и сейчас. Но никогда Федора не рассматривала совокупление как путь к силе, к колдовскому могуществу, а потому не знала, что следует такому колдовству противопоставить.
Опасливо она приблизилась к постели. Здесь особенно сильно пахло цветами, сладким ароматом пропитались простыни, полог постели, обивка кресла, одеяло, одежда Грегори. Его голова перекатывалась по влажной подушке, на лбу блестели капли красноватого пота. Федора склонилась ниже, силясь придумать хоть что-то. Грегори широко распахнул глаза, слепые, черные, и притянул ее к себе одним быстрым сильным движением. Федора оказалась прижата к его груди так, что, кажется, хрустнули ребра. Лишь чудом она не выронила свечу, только залила воском простыни. Послышалось шипение, словно капли воды коснулись раскаленного огня.
Глава двадцатая
Федора попыталась вырваться, но держал Грегори крепко, и даже сквозь слой одежды она ощущала жар, исходящий от его тела. Ненормальный жар. Грегори Гамильтон сопротивлялся магическому воздействию. Прозрев единожды, он не желал больше становиться рабом Дженет Шарп. Конечно, сбросить с себя чары ему не удастся, но, возможно, получится их ослабить. И тогда у Федоры будет шанс.
Упершись обеими руками в грудь Грегори, она оттолкнулась. Свечу пришлось быстрым движением загасить и отбросить, а ведь живой огонь был бы кстати. Впрочем, едва ли пожар – хорошая идея.
– Мистер Гамильтон, – выдавила Федора с немалым трудом, объятия были чересчур крепкими. – Грегори. Очнись.
Гамильтон перекатился по постели, подминая ее под себя, и Федора начала задыхаться. Она продолжила упираться в грудь мужчине, но пространства для маневра было маловато. Даже удар не нанести. Глаза Грегори были пусты, и сквозь них смотрело нечто чужое. Так, должно быть, глядит на смертных вечность.
– Гре-Грегори… – с трудом выдавила Федора, пытаясь дозваться до затерявшегося в этой вечности, но сама по себе надежда была глупой.
У Дамиана могло бы получиться, наверное. Но не у нее. Она – чужая. Случайная знакомая, попутчица. Так просто сдаться, закрыть глаза, позволить Дженет Шарп победить. Значит, и сражаться глупо.
Чужая была мысль, жалкая и фальшивая, и от нее во рту появлялась ядовитая горечь. Но означала эта мысль и еще кое-что: Дженет Шарп изволила сражаться, посчитав Федору пускай и слабеньким, но все же противником. Возможно, это от скуки. Она стара, значит, скука ее со временем стала почти невыносимой. Надо же себя занять чем-то, хоть как-то позабавиться.
Сражаться было нелегко, особенно вот так, прижатой к постели тяжелым телом, когда горячие руки расстегивают корсаж, рвут ткань, добираясь до груди.
Федора не выносила грубости, слишком ей были памятны любовники матери. Избавившись от иллюзий, та пошла буквально по рукам, стала неразборчива, и знать бы, кто вложил в ее пустую, заполненную только алкогольными парами и сожалениями голову мысль отправить семилетнего ребенка в монастырь, подальше от разврата и уже ощутимого запаха смерти.
Накануне отъезда Федора видела смерть своей матери во сне: нож, перерезанное горло, точно вторая улыбка, и ощущение, что это неправильно, потому что мама не улыбается и красный ей не идет. Федора так и не решилась узнать, правда ли так все случилось, или же мать ее спилась и умерла в горячке или от болезни, а может, и вовсе еще жива. Но ненависть к мужской грубости точно осталась.
Федора ударила коленом, потом боднула Гамильтона в подбородок, а когда он, застонав, выпустил ее, откатилась на край постели и села. Грегори глядел на нее, и кажется, боль немного прочистила его разум. Глаза были шальные, почти безумные, но – человеческие.
– Вы…
Федора потерла лоб. Ну и крепкая же у вас челюсть, мистер Гамильтон!
– Вы, это вы, мистер Гамильтон? – спросила она. Такая же глупость в сложившихся обстоятельствах, как и вопрос «сколько пальцев я показываю».
– Я… не знаю… – проговорил Грегори Гамильтон. Вид у него был растерянный. Сжав обеими руками голову, он застонал.
– Послушайте. – Федора придвинулась ближе, заглядывая ему в глаза. Только бы Грегори не ушел, только бы не столкнуться опять с той жуткой мертвой вечностью. С вечностью договориться невозможно. – Мистер Гамильтон, Грегори, вы – не ее игрушка. Она одурманила вас, окрутила, пила ваши силы. Вы