– Так вы мент?
– Нет, что вы, я сыщик. Это разные вещи.
– Ну да, такой красавчик, как же я сразу не догадалась.
– Я тоже так подумал, едва вас увидел. Как такие красавицы могут быть официантками?
– Значит, копаетесь в чужих вещичках? – не обратила она внимания на комплимент.
– Копаемся, а что делать, где-то должна быть правда. Без этого не закрыть дела, особенно если кажется, что мы уже встречались.
– Это вопрос?
– Он риторический. Можно не отвечать.
– Настя, – протянула руку девушка.
– Зоран, – поцеловал ее изящно детектив.
– Что вы делаете? Я ею тут столы протираю, а вы целовать.
– Она у вас такая изящная. Ей бы на рояле Шопена играть, а не крошки убирать.
– Шопен – мой любимый композитор. Откуда вы знаете?
– Ментальная связь.
В этот момент Зоран почувстовал что-то приятное и теплое на душе, вроде удачи, которая незаметно прижалась к нему. Конечно, он не собирался ни на какое свидание, хотя девушка ему действительно понравилась, просто хотелось как-то освободить душу, принять душ, если выразиться словами Нежинского. «Черт, я уже думать начал как Нежинский». Можно было, конечно, принять душ с Марго, но меньше всего ему хотелось служебных романов, слишком много улик. «Нет, не в душ, надо срочно сходить в баню, жаль, что пьесу уже сняли с постановки».
Элла и Веня
– Веня, сегодня нам надо еще зайти к Феклистову, он просил, ему необходимо доделать твою скульптуру.
– Как ты себе это представляешь? Я весь на иголках, как я смогу замереть и смотреть в одну точку, когда меня так колотит?
– Ты будешь смотреть на меня.
– Два часа подряд.
– Ты не хочешь на меня смотреть?
– Два часа? За два часа можно и разлюбить, – пошутил поэт. – Ну, хорошо, только ради тебя.
– Ему осталось совсем немного, и твоя голова будет готова. Это же все для истории.
– Не нравится мне вся эта история. Мне надоело замирать, я прямо чувствую, как сам превращаюсь в гипс, в памятник.
– Вот и хорошо, тренируйся, пригодится на будущее.
– На что ты намекаешь, Элла?
– На памятники, тебе придется стоять по всей стране, на каждой площади твоего имени.
– Боже упаси, я столько не выстою.
– Я сидя тебя не представляю. Остальные памятники могут и присесть, а ты должен стоять, как глыба. Да и вредно это – все время сидеть на холодном, – рассмеялась собственной шутке Элла. – Придется потом идти к врачу.
– Я даже знаю, что он скажет.
– Что?
– Врач скажет: у вас недостаток железа в крови. И пропишет мне пулю.
Как Львов забанил Нежинского
У Львова была жена, дети, связи в органах и камни в почках. Полный набор инструментов, чтобы жизнь не была ни раем, ни адом, зависнув где-то посередине. Посредник – было написано на его круглом лице. Посредник должен быть шустрым, это отразилось на его походке, суетливой и резкой, он ходил так быстро, что его трость еле поспевала за ним.
Львов был небольшого роста, особенно рядом с Нежинским выглядел как Давид и Голиаф, как лилипут рядом с Гулливером. Поэтому на пощечину Нежинского не смог ответить достойно, дотянувшись лишь до плеча поэта, от этого удара поэт даже не вздрогнул. Львову стало вдруг очень обидно, на глазах всей культурной среды Петербурга ему захотелось плакать. Но это стало бы последней каплей той чаши нелюбви ко всему творческому, что он испытывал. Вместо этого он ткнул Нежинского тростью в живот. Это было довольно болезненно, но поэт выдержал удар и выдавил из себя кривую улыбку. Отвечать не стал, перчатки забыл в номере, поэтому просто откинул ногой трость, дабы не нажить потом проблем. Этот гад обладал большими культурными связями.
Поэты и художники, мягко говоря, Львова недолюбливали, а после такого и вовсе стали презирать. И они погнали его отсюда, словно бездомную собаку веником: «Вон!», «Вонь! Какая вонь». «Пошел вон». «Львам здесь не зоо».
Кеша, переполненный злобой, досадой и обидой, вынужден был удалиться. Несмотря на свою фамилию, ему было далеко до царя зверей, он был злопамятен. И месть его не заставила долго ждать. Именно пьеса «Баня» попала под каток критики, где главным банщиком стал Львов. Он устроил Нежинскому такую баню, что впору было завязывать со стихами и уходить в прозу жизни.
Нежинский и Элла нежно
Отель был пятизвездочный, но пах на четыре: ковролином, паркетом и декорациями. На столе ваза со свежей розой. Она грациозно смотрела на парочку, которая ворвалась в эту казенную пустоту. Светло-зеленые обои, большая люстра с подсвечниками, стол, кресло, шкаф и огромная кровать, застеленная покрывалом цвета бордо.
– Я только туфли сниму, – сказал Нежинский нежно.
– Хорошо, товарищ Стул, – согласилась Элла.
– Ждите меня, госпожа Койка.
Между Нежинским и Эллой сквозила такая игра, они называли друг друга теми вещами, которые только приходили им в голову, что отражало их настроение, их недовольства и их любовь. Вообще, у них было много игр, все их общение было одной большой игрой, которую мало кто понимал, разве что Яков, и то, когда выпьет.
Поэт так долго садился на стул, что тот в ожидании скрипнул раньше времени. Веня снял ботинки, вытянул ноги и посмотрел на Эллу.
Элла уже сняла шляпку и уже бросила ее на кровать, застолбив место под солнцем, то есть под люстрой. Потом она скинула быстро шубку и платье и нырнула в постель.
– Ты долго еще?
– Не знаю. У меня в сердце газированный автомат.
– Стреляй, Веня, стреляй, туши мой огонь.
Веня быстро скинул с себя все и оказался рядом с Эллой.
– Я бы не отказалась от шампанского.
Неожиданно в номер постучали.
– Какой сервис. Они быстрее тебя читают мои мысли.
– Да, хороший отель. Был, пока сюда не заехал Львов.
– Ты что-то заказывал?
– Нет.
– Кто бы это мог быть? Надеюсь, не Львов со своими бультерьерами. Я очень переживаю за тебя, Веня.
– Не боись, Эллочка, дверь открыта для всяких страхов, – приобнял он свою любовь и крикнул двери прямо из спальни: – Кто там? Войдите!
– Свежие полотенца, как вы заказывали, – услышали они голос из-за двери.
– Ах, да, спасибо! А шампанского у вас нет?
– Нет. Позвоните в бар, вам принесут.
– И на том спасибо.
Слышно было, как дверь открылась и на пороге возникла горничная.
– Хорошо, – чуть замешкалась горничная. – Вениамин Александрович, можно у вас попросить автограф? – раздалось за стеной.
– Сейчас не совсем удобно, давайте как-нибудь потом, – лежал он голый в обнимку