– Я вынесу тебя из этого огня или сгорю вместе с тобой.
– Нет, я хочу сегодня сгореть. Превратиться в золу.
– О чем ты говоришь? – не понимал игры Эллы Нежинский.
– Я хочу сегодня как следует развеяться.
– Как ты меня купила. Я-то уже подумал…
– Думать не твое, Веня.
– А что мое?
– Чувствовать. Остальное придумаю я.
– Вот как?
– Да. Конечно, быть генератором идей значительно сложнее, чем генератором образов, поэтому последних в разы больше. Все их творчество – это создание впечатлений. Ремесленницы в домашних своих мастерских днем и ночью создают впечатление того, что они красивы, успешны и счастливы. Под впечатлением все. Под впечатлением скрывается она настоящая. В итоге большая часть жизни проходит в немом споре тебя красивой, успешной и счастливой с той, что под впечатлением: невзрачной, посредственной, жалкой.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Женщины многослойны, они несгораемы, и им нужны впечатления, – захлопнула она меню. – Давай начнем с белого вина. Ничто так не открывает душу, как штопор.
– Хорошо, значит, навстречу прекрасному.
– Прекрасное далеко.
– Именно. Чем ближе мы к нему подходим, тем оно дальше. Вчера иду по Морской мимо биржи труда, там очередь, как всегда. Смотрю – в очереди знакомое лицо, знаешь, кого встретил?
– Кого?
– Артема Нищего. Помнишь такого поэта?
– Ну конечно, симпатичный такой брюнет?
– У тебя что ни поэт, то симпатичный.
– Это форма выражения. Люблю я рифму, ничего не поделаешь. А что он там делал?
– Работу искал. Ему больше не на что жить.
– Ну, не все же так хорошо пишут, как ты.
– Ты хочешь сказать, не всем так хорошо платит революция. А ведь он действительно талантлив.
– Ты серьезно? В таком случае ему просто надо сменить псевдоним. Артем Богатый.
– Талантище, – поцеловал Эллу Нежинский и посмотрел на нее с гордостью.
– А я тебе что говорю, не у всех же есть такая муза. Ты дал ему денег? – игриво улыбнулась поэту Элла.
– Ну конечно. Раньше любая улица Петербурга была для меня музой. Но как только он стал Петроградом, что-то сломалось в столице.
– Что не так с улицами?
– Они пусты, куда-то исчезли люди, исчезли мелкие лавки со всякой мишурой, витрины пусты, закрыты магазины. Редкие пешеходы пялятся в агитплакаты. Только атланты с винтовками, мне больно смотреть, как они тычут штыками в небо. Они маршируют и поют совсем другие песни. Под них не потанцуешь. Извозчиков вытеснили машины.
– Зато навоза стало в разы меньше. Это ли не научно-технический прогресс, – улыбнулась Элла официанту, который принес вино.
– То-то меня и беспокоит. Не стало в нем никакой романтики.
– Ты пессимист, – Веня. А все потому, что у тебя бокал наполовину пустой. Выпей, и хватит уже скулить. Праздника хочется.
– Из города исчез праздник, а ведь мне казалось, что революция принесет радость и свободу. Нет, город просто заснул. Его аллеи мертвы и, кроме тоски, ничего не оставляют на сердце.
И попрошайки, попрошайки, попрошайки, нищие кругом, будто сам город, пряча глаза, просит у тебя милостыню.
– А я тебе давно говорила, надо перебираться в Москву, там сейчас настоящая жизнь. Впрочем, может, ты не там гуляешь, завтра я тебе покажу свой Питер.
* * *
Детвора бегала вокруг Медного всадника, конь отмахивался от них хвостом, чтобы не путались под ногами и не мешали государственным делам. Но дети не унимались, они пытались схватить коня за хвост, потом им надоедало, и они неслись к реке, чтобы плюхнуться с разбегу в Неву.
– Жарко. Может, искупнемся, Веня?
– Ну не здесь же.
– Не, на Петропавловке.
– А ты плавать умеешь?
– Обижаешь. Я даже купальник взяла.
– А я нет.
– Ничего страшного, будто я тебя в трусах не видела.
– Народ не видел.
– Тогда снимай, пусть видит, – рассмеялась Элла. – Искусство принадлежит народу.
На пляже было людно и грязно. Веня споткнулся о камень и чертыхнулся.
– Неужели ты собираешься здесь купаться? – спросил он Эллу.
– Почему бы и нет, Веня, – сбросила Элла с себя платок.
– Потому что здесь грязно и полно оборванцев. Ты же не хочешь после купания стать одной из них.
– В каком смысле?
– Одежду, я переживаю за одежду, здесь нельзя ничего оставлять на песке.
– Хорошо, пойдем хоть воду потрогаем, скинула Элла с ног свои босоножки и понеслась к реке. – Догоняй.
Веня бросился догонять мечту. Вслед за ним бросилась какая-то худая сука. Она походила на волчицу с чередой отвисших сосков. Похожую на ту, что вырастила основателей Рима. Почему-то ей показалось, что Нежинскому можно доверять и он обязательно обеспечит.
– И здесь тебя одолевают поклонницы, – потрепала за холку бездомную псину Элла.
– Она же грязная, – поморщился Веня.
– Мы в ответственности за тех, кого приласкали.
Собака вопрошающе смотрела на Нежинского.
– Эта тоже уверена, что ты сможешь взять ее на содержание.
– Неужели Яков? – посмотрел на собаку Веня. Та, услышав имя, ответила веселым лаем.
– Перестань, – рассмеялась Элла. – Лучше почитай ей стихи.
– Ты же знаешь, я не люблю ни собак, ни кошек.
Собака поняла, что подачек не будет, и побежала прочь.
– Какой же ты никотяй, Веня.
– Никотяй, это точно. – Веня рассмеялся шутке. Неожиданно кислое его настроение стало приходить в норму. Он скинул штиблеты и смело пошел по песку, обходя тела отдыхающих, через пустые бутылки, банки из-под консервов и куски старых газет с пустыми обещаниями, прямо в воду. Казалось, сейчас он легко дойдет до другого берега и в одиночку возьмет Зимний дворец.
– Ты далеко собрался, Веня? – прокричала ему вслед Элла. – Ты же сам говорил, что в Эрмитаже смотреть не на что.
– Я быстро.
– «Даная» вряд ли полезет за тобой в эту воду, чтобы тебя спасти.
– Меня уже ничто не спасет.
Нежинский окунулся в холодную воду и вышел другим человеком. Мокрым. Потом они еще немного полежали под солнцем, а после пляжа двинулись в Летний сад. Среди зелени и белых статуй бродила пестрая публика, влюбленные парочки и эгоисты. Дворяне ходят сюда поплакаться о былых временах. Их дети совсем другие, они не крутят хвосты статуям, спокойные, покладистые, воспитанные. Видно, кровь у них голубая, оттого и поведение холодное взрослое. Одни мирно играют в крокет, совсем мелкие роются в песке, под Крыловым, будто тот сыпался из него. А он все не устает читать басни о былых временах, напоминать, что дышат они здесь историческим кислородом, который вдохновлял не только его,