– А где она, это хваленая индустриализация?
– Вот, как же ты не видишь, – пыталась убедить в пользе революции Элла.
Прямо перед ними трамвай обогнал тройку лошадей.
– Вот он, прогресс.
– Это не прогресс, это обгон. Появились новые лозунги, но в голове-то людей ничего не поменялось. Карманы по-прежнему пусты. И что сделала революция? Она разрешила отбирать. Если нет денег у тебя, иди и отбирай у того, у кого есть.
– Веня, хватит строить из себя целку-мазурку, ведь многие из лозунгов твои.
– Я уже построил. А ты знаешь, что недавно взяли Когановича? Я думаю, куда он пропал? А его просто взяли на улице без суда и следствия, засунули в камеру и под пытками и страхом смертной казни всех родственников заставили отдать на нужды индустриализации артель, деньги, драгоценности, всё.
– Революция, как женщина, ей нужно все, – рассмеялась Элла.
– Грустно все это, кровью смывается позолота с куполов соборов, делая лицо города недружелюбным.
– Когда ты верующим стал, Веня?
– Я всегда верил революции.
– Никому нельзя верить, Веня.
– Даже тебе?
– Мне можно, но я замужем. Это тоже надо учитывать.
– Придется сделать переучет, – усмехнулся Веня. – Ведь мне так хочется иметь не отель, а дом, где меня будет ждать любимая с детьми.
– Ты все-таки влюбился в эту Варвару? – видела насквозь своего любовника Элла.
– Мне надоели случайные связи.
– Со мной?
– И кажется, я готов создать семью.
– Семью? Не смеши меня. С этой французской моделью для сборки?
– Откуда ты знаешь?
– Забудь ее. Я тебя познакомлю с такой безопасной красоткой.
– Что значит безопасной?
– Она замужем, и тебе не будет смысла с ней расписываться.
– Я тебе про семью говорю, а ты мне про развод. Да, ты меня разводишь, – рассмеялся Нежинский.
– Ну конечно. Я всегда боялась оставлять тебя в одиночестве, поэтому находила тебе подруг, которые могли бы следить за тобой в мое отсутствие. А эта твоя следит плохо, – поправила воротник рубашки Нежинскому Элла. – Чем ты ее купил?
– Цветами.
– Цветами? Ты же никогда не дарил цветов?
– Просто ты их не любила.
– Просто ты ее не любил. Надо будет нам продолжение поставить «Веник-2». Про мужчин, которые дарят женщинам цветы.
– А чем тебе не внимание?
– Просто я предпочитала более существенные подарки, а не лирические веники, чтобы замести следы.
– В тебе никогда не было ничего романтичного. Кто сделал тебя такой бесчувственной?
– Ты.
– Я?
– Ну а кто же еще? Ты выжал из меня все, до последнего слова.
– Ха, ха, – громко рассмеялся Нежинский. – Извини, но такова миссия музы.
– Неужели остальные согласны любить тебя за цветы?
– Представь себе.
– Никогда не поверю.
– Ладно. Сдаюсь. Я ей подарил цветочный магазин.
– Врун, ты врешь мне назло. Букет, больше не дам. Сорок девять роз. Все, это максимум.
– Двадцать пять. Стихам свойственно привирать, ты сама это знаешь.
Элла довольно улыбнулась. Она знала, что Нежинский не умеет врать, шутить – да, врать – не его.
Татьяна – любовница Нежинского
В дверь неожиданно позвонили.
– Татьяна?
– Да.
– Это вам, – протянул корзину цветов курьер. – С днем рождения.
– Спасибо.
– От господина Нежинского.
– Это с его могилы?
– Не знаю, это передал его барельеф.
Татьяна приняла букет и достала из цветов аккуратно сложенный конверт, открыла:
Чистосердечно к тебе обращаюсь
в стужу метели пыльной,
я не вернусь и не обещаю,
как не хотелось сильно.
Ты в голове,
платок русых прядей
и утонченность движений,
яркий пожар фонарей автострады,
нас облака не поженят.
Смех так беспечно сквозь белые зубы
прыгал по воздуху счастьем,
рифма скупа, метафоры скупы,
преданные отчасти.
Чистосердечно, с любовью, прощально
я бы хотел в глаза,
с инеем звезды твои хрустальные,
много еще сказать.
Она перечитала еще раз, сунула конверт обратно в цветы, оставила цветы в коридоре и поспешила на кухню, там у нее остывал кофе.
Семь грехов Эллы и Вени
– Мне кажется, в этом отеле собрались все семь грехов.
– Кто еще?
– Сегодня столкнулся здесь в холле еще с одним прохиндеем, который корчит из себя иностранца. Я знал его еще в детстве, когда жил с родителями в Одессе. Он уже тогда барыжил ворованным.
– О ком ты? – не понимала Элла. Этот был явно не из ее труппы.
– О Молохове. Ты знаешь, что этот Молохов живет через номер от меня?
– Молохов? Припоминаю. И он здесь. Они прямо как стервятники набросились на халяву, – не понравилась эта новость Элле.
– Надеюсь, обошлось без жертв?
– Надеюсь.
– Откуда ты его знаешь?
– Его знают все, кто связан с искусством. Помнишь мою выставку в Манеже?
– Ну конечно.
– Так вот, он предложил мне тогда продать ему все картины.
– Я не знала, что же ты мне раньше не сказал? И сколько давал?
– Разве это важно?
– Ну раз ты отказался, то уже не очень.
– Не сразу. Я взял на раздумье, но когда узнал, какая он сволочь, я был взбешен.
– А что он?
– У него вагон уходил во Францию, пустой, так как коллекция фарфора из Эрмитажа задерживалась, нужно было хоть чем-то его заполнить. И он готов был рискнуть.
– И ты отказался?
– А ты думала!
* * *
Зоран отложил очередной том дела, словно затягивающий его роман. Он не мог остановиться, ему необходимо было испить чашу этих знаний до дна, чтобы знать правду. Вино было терпкое, страстное, со своим немного вяжущим послевкусием. Рядом с делом – легкий салатик из «Варварства». Стихами он закусывал. Они помогали понять мысли и чувства героев. Некий допрос с пристрастием. Элла так ничего интересного и не рассказала, хотя знала наверняка. Возможно, она выгораживала себя или своего мужа. Зоран надеялся, что следующий том дела прольет свет на его мысли. По крайней мере, он сможет доказать невиновность бедной Насти.
Зоран купился
В некотором смысле Зоран понимал, почему Нежинский не всем нравился. Он был слишком правдив и выражался без компромиссов: «Что-то не клеится? Меняйте мировоззрение, как обычную деталь, и слушайте, слушайте сердце, если не сердце стучится, а бессердечие, за границей ищите любовь к своему отечеству. И хватит красть, а если уж крадете, корыстью не лапайте чувства, останутся отпечатки, стяните с лица искусственную кожу – оно в перчатке».
Зоран был уверен, что, несмотря на свои многочисленные романы, Нежинский любил только Эллу, любил бескорыстно, в