– Ты все играешься словами, как чувствами, говоришь красиво. Только нет в этой красоте ни капли любви.
– Что ты такое говоришь? Слышишь? – заставила его прислушаться Элла.
– Что?
– Дождь. А ты говоришь – ни капли любви, вот ее сколько.
На улице шел дождь, он шлепал по пустынным улицам, словно босяк, который искал свой дом, но двери и ставни были закрыты, никто не рад был его стуку, а точнее сказать, равнодушен, что еще хуже. Он тыкался мокрым носом в каждую дверь, в каждое окно, но там только задвигали плотнее шторки. Не то чтобы они боялись подмочить себе репутацию, но точно не хотели нарушить свой маленький, с таким трудом созданный уют. Уют в то время дорогого стоил. Неожиданно одно из окон отеля распахнулось, и дождь радостно рванул вовнутрь, в тепло, но тут же врезался в большое тело Нежинского. Поэт забрался на подоконник, как на трибуну, с которой собирался прочесть поэму, не меньше. Веня остановился, глядя вниз, в пустой зал двора, дождь хлестал по щекам холодными струями. Зрителей не было.
– Ну, прыгай, – весело закричала Элла.
– Ты это серьезно?
– А ты?
– Я знаю, что ты не прыгнешь.
– Почему?
– Зрителей нет, тебе же нужен аншлаг, аплодисменты, овации.
Нежинский оглянулся, чтобы посмотреть на Эллу, и поскользнулся. Рука его дернулась, падая, Нежинский ухватился за раму и разбил стекло, стекло со звоном посыпалось. Поэт упал, соскользнул внутрь комнаты. Он был ошарашен своей глупостью. Из руки текла кровь.
– Зрителей тебе не хватает. – Элла с радостью подставила лицо дождю. Холодные капли остудили ее пыл. – Идиот, – стащила с подоконника Нежинского Элла и захлопнула разбитое окно. Дождь ушел.
Нежинский был напуган, теперь он снова готов был жить втроем, лишь бы рядом с любимой женщиной. Он представил, как прижмется к ее теплому телу, носом к ее подмышке. Ему необходим был этот нашатырь, чтобы сладковатый дух ее души заполнил ноздри, будто вышел на родные просторы, вдохнул полной грудью и пришел в себя. Родина, вот она, вот все, что нужно, чтобы спокойно жить.
Когда Элла смотрела на него, в голове ее не было больше фантазий, как в какой-нибудь момент вдруг не оказаться голой рядом с ним, прижаться и завладеть. Нежинский был ее богатством, за которым все охотились. Только здесь он мог почувствовать себя в безопасности, забраться в эту впадину и жить там, пусть теплый запах пота, словно бриз моря любви, окутывает все его мечты.
Ревность Марго
«Она стояла перед ним на четвереньках, а Зоран, пытаясь подарить ей удовольствие, то отдавая насовсем, то отбирая снова и снова, словно любимую игрушку, не переставал думать об убийстве. А она была уже все ближе к тому самому месту, ощущения которого сложно сравнить с чем-то другим, будто хочешь чихнуть, но не можешь, какая-то нега накрывает все тело, и только утробный крик вырывается наружу из самых недр, из камеры хранения удовольствий. Да, да, да. Заприте меня в эту камеру, дайте пожизненное, я хочу сидеть там вечно, принимать это удовольствие на завтрак, обед и ужин. Боже, какое это счастье. Будто некто проник в самое нутро и щекотал там легким перышком.
Со стены на это с пренебрежением поглядывал портрет вождя, он немного отвернул голову, будто не хотел этого видеть. Всем своим видом он хотел показать, что не имеет к этому никакого отношения. Весь его профиль хотел сказать, что это не его профиль, не его ума дело.
Она еще сильнее вжалась в тело молодого детектива. Молодое мужское тело, что может быть еще приятнее. Как давно она не испытывала этого чувства, сидя в камере пыток своего либидо. В этом вся жизнь женщины, в испытаниях».
– Я могу зайти в другой раз, – громко поздоровался Зоран, он уже вошел в кабинет и теперь разглядывал его. Темная резная мебель внушала доверие, хотя и была казенной, казалось, только она здесь была настоящей, а ты нет. «Начальство начинается с кабинета», – подумал про себя Зоран. «За каждым успешным начальником стоит стеллаж с книгами».
– Что ты сказал? – вдруг проснулась, вышла из фантазий Марго, перейдя на «ты». – Почему в другой, раз уж ты пришел, входи!
– Просто вы будто о чем-то думали. Медитировали?
– Медитировала? – поправила она волосы. – Можно и так сказать. – Ее губы все еще были влажные от поцелуев. – Так ты что-то узнал? – наконец пришла в себя Марго. – Дело давно пора закрывать.
– Да, я думаю, что это самоубийство.
– Может, кофе?
– В смысле – яд?
– Нет, кофейку не желаете?
– А… С удовольствием. А что, по-вашему?
– Сейчас выясним.
Они пили кофе за разбором полета. Полет проходил на высоте, в полете были предложены различные напитки, но они продолжали пить кофе.
– Ты взял ложный след, забудь про Эллу, она здесь ни при чем.
– Значит, все-таки Яков?
– Теплее, но маловероятно. На самом деле была версия, что убит был вовсе не Нежинский.
– А куда же делся поэт?
– Исчез.
– Кто же тогда был убит? – посмотрел на Марго Зоран. Брови замерли с удивлением.
– Никто.
– Как никто?
– Так никто. Не было никакого убийства. Инсценировка. Театр. Понимаешь?
– Ты имеешь в виду Марка, мужа Татьяны?
– Да.
– Ты знаешь, что они собирались развестись?
– Нет. Разве это имеет значение?
– Ладно, продолжай.
– Так вот, роста они были одного и безумно похожи, даже голос. Более того, он играл в той самой пьесе Нежинского «Баня». Может, от этого она так долго не решалась уйти к Нежинскому. Менять шило на мыло, на марсельское мыло, – рассмеялась пошло детектив. Сейчас Марго почувствовала себя легкой, свободной, развратной. Не важно. Цель была достигнута. Словно долгожданный отпуск, тело расслаблено, оно продолжало расщепляться на атомы, словно реакция распада, которую невозможно было остановить.
– Так можно же провести эксгумацию, – пытался уложить свои волосы Зоран, на самом деле, хотел привести в порядок мысли.
– Можно, но кто же даст. Какая революция признает, что самый главный певец бросил ее в самый ответственный момент, сбежал к другой, как отчаявшийся муж сбегает к любовнице. Такого позора революция себе позволить не могла. Это политика. Проще его было убить, но это сделало бы его мучеником, что подорвало бы доверие к верхам.
– Выходит, Элла его спасла?
– По заданию партии, Элла с ним обо всем должна была договориться. Выбор у него был небольшой: либо его убивают официально, либо по-настоящему. Она смогла его убедить. Она сделала невозможное. Элла его напугала. И вся эта риторика и