Любовь с первого взгляда, а не в череде мазурок и вальсов, вот чего ждала Элла. И дождалась. Первый взгляд, первый поцелуй, первый брак – все это случилось слишком быстро, иногда даже казалось, что эти первые феномены зачастую менялись местами, что говорило только об одном. Слишком рано она вышла замуж, слишком скучно было там, за мужем. Она не знала, как ей сказать об этом мужу, слов не было, она ему просто изменила. Измена сразу же разобрала их брак на детали, и собрать его обратно не было уже никакой возможности. Муж уехал на войну, она – в Европу. Ей хотелось проветриться, взять в руки какую-нибудь прекрасную безделушку типа Парижа или Рима, так как Питер давно уже лежал в ее сумочке, при необходимости, она доставала этот холодный каменный брелок и любовалась до тех пор, пока он не доставал ее.
Она быстро повзрослела ментально. Ей рано перестали нравиться артистичные загадочные персонажи, она все больше тяготела к мужчинам без творческих расстройств, умеющих зарабатывать на ее жизнь. Рожденная тратить, она совсем не умела копить, и речь не только о деньгах, она не хотела копить обиды, злость и прочие субчувства. Возможно, поэтому была легка и неуловима, очаровывала и манила. Манила – город, где Нежинский случайно пропал в ее любви.
– Знаешь, за что я тебя люблю? Ты лучше всех знаешь, что мне нужно. Я не только про шубы, духи и дорогие вещицы, которые ты мне постоянно привозишь из-за границы. Бывает, сидишь и не знаешь, чего хочешь, но тут появляешься ты, и всё сразу встает на свои места. Появляется горизонт, и солнце, которое только что садилось, вдруг начинает вставать.
– Знаешь, что я заметил, ты раньше не была так корыстна, но я-то знаю, кто за этим стоит, твой муж, вот от кого тянет настоящей корыстью. У меня нет никакого желания таскать на своей шее этого бездельника.
Серый, Элла и Нежинский
Нежинский встретился с Эллой накануне вечером. Лица на ней не было. Она была бледна настолько, что казалось, вот-вот вовсе сотрется из этой жизни. Нежинскому сразу захотелось добавить красок к ее лицу, лишь бы она не исчезла. Он обнял ее. Точнее сказать, Элла сама прильнула к поэту и спряталась в его сильных объятиях. Так они и проспали всю ночь, не сомкнув глаз.
Утром сели в такси и поехали в театр. К Невскому пробиться было невозможно. Движение встало. Кругом только люди, люди, люди, которые, словно капли чернил, сливались в одно большое пятно. Толпа двигалась к центру. Машина, в которой сидели Элла и Нежинский, ехала все медленнее, пока не пошла пешком. Таксист остановил авто.
– Все, дальше не проехать, – сказал Бездорожный, глядя на проспект, по Невскому тянулась лавина, нескончаемая толпа, в тысячу раз больше той, что обычно забивала проспект на демонстрациях. «Партер» был полон, люди торопились занять верхний ярус: кто замер на балконах, кто висел на столбах – все ради того, чтобы увидеть кумира в последний раз.
Таксист, чтобы не застрять в потоке людей, уверенно занимавших не только тротуары, но и проезжую часть, высадил всех на Садовой. Машина лихо развернулась и помчалась в обратную сторону. Элла и Нежинский, ошеломленные таким количеством народа, влились в толпу, которая буквально росла на глазах, замедляя ход по мере приближения к театру. Как и многие из идущих, они несли купленные по дороге цветы. Цветы не выносили давки и ломались.
С трудом продравшись сквозь толпу, Элла и Нежинский подошли к театру. Элла показала какую-то ксиву охране, и их пропустили.
Веня прочел на пустой афише театра: в память об Антоне Сером спектакль отменяется.
– Теперь ты понимаешь, что будет правильно, если мы отправим тебя подальше?
– Да.
– Веня, хорошо, что ты сейчас здесь, со мной.
– Я до сих пор не могу поверить. Это же ты мне сообщила, что Серый убит?
– Почему ты решил, что он убит? – вздрогнула Элла. – Разве я так сказала?
Она вспомнила, как Яков рассказал ей все подробности смерти Серого и просил держать язык за зубами.
– Так красивее. Поэтов всегда убивают, не правда ли?
– Не преувеличивай. Его все очень любили.
– Разве любовь не убивает?
– Выключи своего поэта хотя бы на время.
– Да какой я поэт по сравнению с Серым. Вон он сколько народу собрал. Я только сегодня понял, что ты раньше пыталась донести до меня.
– Я тебя не понимаю, Веня. А сил утешать твое тщеславие у меня нет.
– Смотри, мы как приехали сюда, сразу же попали в эту толпу. Сначала нам оттоптали ноги, потом нас несли на руках, я понял, что такое народная любовь. Это почувствовал каждый, кто сегодня вышел на улицу. Вот она, сила поэзии, вот оно, вдохновение, когда ты не можешь дышать, потому что твое дыхание принадлежит толпе, теперь уже она решает, когда ей вдохнуть, а когда выдохнуть. Все эти люди вышли, чтобы попрощаться с Серым.
– Не выключается в тебе поэт, выключатель сломался. Что ты хочешь этим сказать?
– Как бы я хотел умереть и чтобы меня так же любили, чтобы почувствовать эту народную любовь, теплый поцелуй толпы.
– Ты с ума сошел. Тебя и так любят, нет смысла из-за этого умирать.
– Мертвых поэтов любят больше. Я сам это вижу, – посмотрел в большие глаза Эллы Нежинский, в них читалась бессонная ночь и утрата. – Как ты точно заметила. Со смертью тоже можно запоздать. Нет, умереть надо непременно в молодости, на самом острие любви, кому нужны старики, особенно мертвые.
– Ну ты и дурачок, Веня.
– Я не хочу идти в театр, я не хочу видеть этот гроб, – вдруг остановился Веня.
– Ты чего, Нежинский, – вдруг назвала по фамилии Веню Элла. Она никогда так не делала. – Мне необходимо там присутствовать.
– Вот ты и иди, а я тебя здесь подожду. Мне нужен воздух. Мне не хватает воздуха.
– Ладно. Только никуда не уходи и не делай глупостей. Я скоро буду, – оставила она его.
Элла протиснулась в здание театра. Нежинский потерял ее из виду, словно потерял опору. Вдруг его начало знобить. Лицо его съежилось от испуга. Страх пробрался внутрь и залез в сердце. Вене вдруг расхотелось умирать в такую рань, в самом расцвете сил.