Деревня Касима, где находился храм божества Инари (Касима Инари Тайся), была для Акинари мистическим «местом силы». Именно сюда приемный отец принес его пятилетним, когда ребенок заболел оспой и положение казалось безнадежным. Божество Инари явилось отцу во сне с предсказанием выздоровления и долгой жизни мальчика (до 68 лет). Акинари никогда не забывал об этом эпизоде, потому что отступившая болезнь искалечила его пальцы – он всю жизнь испытывал страдания от увечья и от того, что не мог быть хорошим каллиграфом. Об этом говорят некоторые его псевдонимы: Чудак Обрезанные Ветви (Сэнси кидзин), Краб (Мутё). Акинари всю жизнь верил предсказанию, что умрет в 68 лет, а достигнув рубежного возраста, поднес храму каллиграфические работы со своими пятистишиями и стал использовать псевдоним Ёсай – Излишек Лет.
Когда сгорел дом и магазин Акинари, он вместе с женой, матерью и тещей два года жил на территории храма Инари в Касиме и преподавал сыну главного жреца классические пятистишия вака, делясь своими знаниями в области японской филологии. Живя в храме, он имел возможность вблизи наблюдать сеансы экзорцизма, поскольку жрецы из семьи Фудзи славились умением исцелять одержимых. Веру в лисиц-оборотней, духов и иные непостижимые надмирные сущности Акинари не утратил до конца жизни. Это добавило красок его рассказам о встречах человека с таинственным и ирреальным.
Лишившись отцовского имущества, Акинари избавился и от многих обязательств. Теперь он мог позволить себе жить, как ему нравилось, хотя и в бедности. Расширился круг его артистических интересов и знакомств, он стал истинным бундзином. В это время он сблизился с такими же разносторонними «людьми культуры», как он сам: среди его добрых знакомых поэт и художник Ёса Бусон (1716–1783), коллекционер и хозяин артистического салона, знаток чайного действа Кимура Кэнкадо (1736–1802), поэт и автор биографических очерков о бундзинах Бан Кокэй (1733–1806) [283].
В 1776 г. Акинари вернулся из деревни Касима в родную Осаку, а в 1780 г. даже приобрел дом в центре города. Видимо, медицинская практика давала достаточный доход, а устойчивое положение в литературных кругах и в среде филологов-японофилов было обеспечено популярностью сборника «Луна в тумане», многочисленными трудами о японской поэзии и публичной полемикой с видным ученым Мотоори Норинага (1730–1801). Ученый спор проходил в виде обмена рукописями, которые поначалу имели хождение среди заинтересованных, а в 1790 г. были опубликованы в сокращенном виде [284]. Два основных вопроса, по которым шла дискуссия, касались фонетики древнего японского языка и природы японских божеств ками, но, по сути, речь шла о том, можно ли безусловно принимать на веру все, что написано в японских мифологических сводах и исторических хрониках, и какому тексту доверять, если есть разночтения.
Мотоори Норинага настаивал на абсолютной истинности тщательно прокомментированного им свода «Кодзики» («Записи о деяниях древности», 712). Согласно своей интерпретации этого текста, он объявил японское божество Аматэрасу не «богиней солнца», а собственно солнцем, сияющим над миром небесным светилом. Это позволяло ему говорить о превосходстве Японии над другими странами и превозносить «японский дух». Что же до Акинари, то он любой текст считал созданием человека и допускал наличие в нем вымысла и ошибок. Скептически относился он и к стремлению оппонента определить, что такое «японский дух». На склоне лет, в сборнике «Заметки отважные и малодушные» (Тандай сёсин року, 1808), создававшемся в одно время со «Сказками весеннего дождя», Акинари с горечью замечал: «Он [Норинага] без конца толкует о духе Японии (яматодамасий), но ведь в любой стране ее „дух“ – это дурно пахнущая вещь» [285]. В споре о солнечном божестве Акинари предлагал не верить мифам, а взглянуть на солнце в подзорную трубу; в споре о фонетике древнего языка указывал на невозможность адекватно судить о звуках устной речи по тому, как звуки переданы на письме, поскольку в старину не было устоявшихся правил орфографии. Такой подход дал повод авторитетному японскому литературоведу Като Сюити назвать Акинари позитивистом, пионером восприятия японской культуры в сопоставлении с иными культурами, провозвестником Нового времени и прорыва интеллектуальной изоляции [286]. Но это суждение было вынесено в 1970-е гг., а в 1787 г., когда обмен мнениями закончился, победителем счел себя Норинага. Он был гораздо влиятельнее, поскольку имел более пятисот учеников по всей стране и превосходно знал тексты древних памятников, и обоснованная критика со стороны Акинари не уменьшила привлекательности его националистических, нативистских построений. Как известно, после падения сёгунского режима в эпоху Мэйдзи идеи Норинаги были переосмыслены в качестве идеологической основы государственного синтоизма и культа императора, Норинага и сам в 1870 г. был объявлен синтоистским божеством, а его оппонент Акинари казался оппортунистом и периферийным представителем школы Национальной науки.
В 1787 г. Акинари буквально ушел в тень: оставил врачебную практику (он тяжело переживал смерть пациентки, которая совпала по времени с прочими несчастьями), продал дом в Осаке и поселился в крошечной лачуге в деревне Авадзисё, к северо-западу от города. Свое новое жилье он называл «пристанищем перепелок» (Удзураи), поскольку про этих птиц говорили, что они не имеют постоянного гнезда, имя Удзураи стало одним из его псевдонимов. Из своего нового жилища Акинари нередко уходил путешествовать по соседним провинциям. Он не смирился с тем, что его критика учения Норинаги не получила большой поддержки, и продолжал заочную дискуссию в таких работах по филологии, как «Ясумигото» («Пусть слова отдыхают», 1792). Как видно из окрашенного иронией названия, в этой работе он предлагал оставить в покое слова древних и не надеяться на возврат к «золотому веку» через постижение и возрождение «неиспорченного» древнего языка, к чему стремился Норинага.
В 1793 г. шестидесятилетний Акинари перебрался из Осаки в Киото, куда и раньше нередко наведывался – в старой столице у него было немало знакомых, например художник и поэт Мацумура Гэккэй (1752–1811), каллиграф и мастер чайного действа Мурасэ Котэй (1744–1819). К этому времени из домочадцев у него осталась только жена, теперь она звалась буддийским именем Корэн, поскольку обрила голову, когда потеряла мать. Умерла и горячо любимая приемная мать Акинари. Последним ударом для супругов стала внезапная смерть соседского малыша, к которому они очень привязались, опекали и, возможно, собирались взять на воспитание. Здоровье Акинари тоже ухудшилось, с 1790 г. он ослеп на один глаз из-за катаракты, но писательской деятельности не прекращал еще без малого два десятка лет, до самой смерти. Писал филологические труды о классических пятистишиях, путевые дневники, сборники эссе и автобиографические заметки,