В углу старик-якут рассказывает об урожае песца.
В то время, когда около станка стоят только одни повозки – собачьи легкие санки, оленные нарты и сани-розвальни – под снегом в станке пульсирует другая жизнь, полная страстей, стремлений, желаний… При виде такого станка невольно вспоминаешь слова из старой русской сказки „Теремок, теремок, кто в тебе живет?"
По снеговому наклонному тоннелю мы с Егором Ивановичем, предварительно удалив всех посторонних, сводим собак под снег. Первые минуты совершенно ничего не различаешь вокруг себя, Слышится только пофыркивание лошадей, хруст сена на зубах и чувствуешь запахи земли, сена, испарины от лошадей.
Как приятен этот, по существу тяжелый, запах застывшему в беспрестанных снегах полярнику!
Стою в полной темноте, не видя ничего, только крепко держу цепи четырех собак, которые, учуяв присутствие человека, лошадей и запах пищи, начинают исступленно рваться из рук. Что получилось бы, если бы отпустить собак? Я уверен, что через десять минут все в. снежном теремке перевернулось бы вверх ногами.
Но вот глаза мои начинают постепенно привыкать к темноте. Вырисовываются отдельные силуэты…
Наконец, я различаю довольно ясно городок-комбинат под снегом!
Прямо против входа-токкеля проходит метров на 30 вглубь широкий коридор, вымощенный досками. Справа, немного отступя от входа, и вдоль всего подземного прохода расположены конюшни для лошадей; для каждой – отдельное стойло. Стойла устланы чистым сеном; по стенам – кормушки для сена и овса. Перед стойлами – питьевая конская колода. Чистота, видимо, стала хозяйкой здесь.
Надо сказать, что полярники-коневоды очень добросовестно и любовно оберегают и лелеют своих четвероногих друзей.
Над головой намощен шестовой потолок, который служит одновременно и сеновалом.
Вот и сейчас там ходит с вилами зимовщик, задавая корм усталым длинношерстным полярным коням.
Влево от входа, напротив стойл, примерно до половины коридора, расположены полузакрытые (на высоту до 1 1/2 метров) собачьи клетки. В них также настлано сено, чисто, стоят опрятные кормушки. От главного прохода отделяется менее широкий проход к какой-то двери. Оказывается, это вход в жилой людской дом. Далее по главному коридору идет ряд надворных пристроек, склады грузов, продовольствия, место для сбруи, уборная, бак с керосином, дровяник, место для лопат, поршней, граблей, топоров, веревок, ведер и прочей хозяйственной утвари.
Я брожу, знакомясь с устройством подснежного теремка. Узнав, что собаки наши заперты в клетки, выходит станочник. Он выносит зажженные „летучие мыши" и вешает на столбы. В коридоре стало светлее и уютнее. Мы знакомимся:
– Ковалев, станочник, живу в Амбарном второй год,
Узнав, что я „свой", то-есть человек, проживший в снегах Заполярья пять лет, он с особым теплом, молчаливо жмет руку. Чувства у нас с ним одинаковые.
Я продолжаю осмотр теремка. Увидя уборную, включенную в „комбинат", я вспомнил трагическую историю с одним милиционером, случившуюся в Новом-Порту во время моих странствований по Ямалу. Во время лютой пурги товарищ отправился в уборную. Это необходимое удобство в Новом-Порту в то время было устроено в 20 шагах от дома. Товарищ ушел и… не вернулся к нам. Прошел час, другой… Мы были страшно обеспокоены его отсутствием. Только через четыре часа, ужасно помороженный, вернулся пропавший товарищ, едва дыша. Он заблудился и не мог найти двери, из которой вышел.
Станок Амбарное – счастливое исключение. Он устроен так, что на случай пурги, иногда многодневной, путники имеют все под руками. Пусть тогда лютует свирепая пурга с воем и рыданиями, блуждает по просторам ветер – станок погребен в снегу; никому не надо рисковать, выходя наружу в пляску сумасшедшего снега и ветра.
* * *
Редко когда на станках нет людей, Только в распутицу – май-июнь весной и сентябрь-октябрь осенью – жизнь станков обычно замирает. В остальное же время здесь пульсирует жизнь. Тогда станочнику здорово достается. Как правило, на станках живут двое – мужчина и женщина. В обязанности первого входит вся тяжелая физическая работа: он коновозчик – перевозит людей и грузы во всех направлениях от своего станка; он конюх, ухаживающий за лошадьми; заготовщик топлива, наконец, охотник.
На женщину ложится все остальное: она стряпуха, уборщица и даже швея, починяющая изорванную куртку проезжему, пришивающая оторвавшиеся пуговицы.
„Струганину" делают так: острым ножом строгают мороженого осетра, сняв с него предварительно кожу.
Наблюдая за многими десятками станочников, мне сначала казалось, что их труд – самый тяжелый и неблагодарный. В любой час ночи на станок приезжают промерзшие путники. Оба станочника моментально встают. Он уходит к лошадям помогать устроить на отдых усталых животных, а она быстро растапливает печь-„буржуйку", кипятит чай и готовит что-нибудь поесть. Только отогреется один, только станочники соберутся отдохнуть сами, как снова открывается дверь и снова прибывает новый гость, не менее уставший, не менее жаждущий тепла и пищи. Станочники снова суетятся, обогревая и устраивая путника на ночлег.
Если хотите, в этом есть даже частица того скромного героизма, которым так богаты сердца полярников, о котором так еще мало знают остальные.
Станочник, заброшенный в тундру, годами не получающий ни писем, ни газет, ни радиограмм, рад каждому новому человеку. Гости связывают его тысячами невидимых нитей со всей нашей страной – с великим Сталиным, с Москвой, с Владивостоком, с Ашхабадом, с Каракумами. Они приносят станочнику новости о великой стройке социализма, вести о победе советских футболистов, о кинофестивалях, об успехах СССР в Лиге наций, о пуске Краматорского завода. Он ждет этих новостей с трепетом и поэтому его труд не такой уже неблагодарный.
На станке Амбарном мы нашли только одного станочника – Ковалева. Молодой, энергичный парень между тысячью дел, которые ему нужно сделать, засыпает нас вопросами:
– Как Василий Сергеевич Молоков?
– Скоро ли