— Александ Зверев, — голос одного из них прозвучал ровно и безжизненно, как у синтезатора. — Вы должны проследовать с нами.
— Пару часов, значит, — с горькой усмешкой выдохнула Лиса.
Кайл медленно поднялся, вставая между мной и ними.
— Я его провожу, — твердо сказал он.
— В этом нет необходимости, капитан, — отрезал второй «костюм», даже не взглянув на него. — У нас есть приказ.
Кайл посмотрел на меня, и во взгляде его я прочел свой собственный приказ: «Не сопротивляйся. Делай, как я сказал».
Я молча кивнул.
Команда провожала меня взглядами, полными бессильной ярости.
Я вышел из кабинета, и двое «теней» тут же заняли позиции по бокам от меня, ведя по коридору.
Весь отдел замер. Разговоры смолкли. Десятки сотрудников, техников, аналитиков — все молча смотрели, как меня ведут под конвоем. В их взглядах была смесь любопытства, жалости и страха.
Мы вышли на служебную парковку. Там, где обычно стояли наши фургоны, нас ждал тяжелый бронированный автомобиль черного цвета, без окон и номеров. Боковая дверь с шипением отъехала в сторону, открывая темное, пустое нутро.
Меня бесцеремонно подтолкнули внутрь. Дверь с таким же шипением закрылась, отрезая меня от света, звуков и моей команды. От всего мира.
Фургон тронулся. Мы ехали в полной тишине. Наконец, машина остановилась. Дверь открылась, и я увидел безликое здание из серого бетона и тонированного стекла.
Меня повели не через главный вход, а по гранитной лестнице вниз. Массивная дверь отворилась, мы шли по длинному, стерильно-белому коридору, где каждый мой шаг гулко отдавался эхом. Остановившись перед стальной, звуконепроницаемой дверью без ручки. Один из конвоиров приложил ладонь к панели, и дверь бесшумно отъехала в сторону.
Это была небольшая, пустая комната, где не было ничего, кроме металлического кресла для допросов, вмонтированного в центр пола.
— Ожидайте, — сказал один из конвоиров, и дверь за мной с шипением закрылась, оставив меня в полном одиночестве и звенящей тишине.
Прошел, наверное, час. Классический прием психологического давления. Я сидел на холодном полу, пытаясь контролировать дыхание, отгоняя панику.
Дверь снова открылась. Вошел человек без возраста и эмоций на лице. Его глаза — спокойные, пустые и оттого вызывающие иррациональный страх — посмотрели не на меня, а, казалось, сквозь меня. Он не сказал ни слова. За ним вошли двое охранников, которые рывком подняли меня и усадили в кресло. Мягкие фиксаторы плотно, но не больно, обхватили мои запястья, лодыжки и грудь.
Менталист подошел и положил свои ладони мне на виски.
Ледяной холод потек по коже, проникая не в плоть, а глубже, прямо в череп. Давление нарастало, словно в мозг медленно вкручивали две невидимые иглы. Я стиснул зубы, но крик был бесполезен. Я был в ловушке в собственном сознании.
И тогда в голове раздался чужой, бесцветный голос. «Кто тебя вытащил?»
Мир взорвался рваными образами. Я видел не своими глазами, а словно смотрел запись с камеры. Рык Грома, разнесшийся по подземелью… Лицо Лисы, искаженное ужасом и облегчением, когда она увидела меня… Хватка Кайла, выволакивающего мое обмякшее тело из этого ада…
Вторжение стало глубже. Давление усилилось.
«Что произошло в камере? Ты служишь им?»
Я снова был там, на алтаре. Серебряные шипы «тернового венца» опять впились в мой череп. Боль была не воспоминанием, а реальностью, острой и всепоглощающей. Я чувствовал унижение, отчаяние… а потом — ярость. Слепую, первобытную ярость, которая прорвала плотину. Из моей груди вырвалась волна черного пламени. Я видел ужас на лицах монахов, за мгновение до того, как они превратились в пепел. Менталист рылся в этом хаосе, искал приказ, искал хозяина, но находил только мою собственную, вырвавшуюся на волю тьму.
Он не нашел того, что искал. И тогда он полез дальше.
Учеба в академии, сиротский дом, а потом…
Агония пытки сменилась теплым летним днем. Парк. Мне снова пять лет. Я бегу по траве, смеясь. Мама зовет меня, ее голос такой живой. Отец подхватывает меня на руки, и его ладони кажутся огромными и надежными…
А потом — рев. Запах серы. Крик матери. Ледяной холод когтя на моей груди, оставляющий не просто шрам на теле, а клеймо на душе.
Контакт оборвался так же резко, как и начался.
Я обмяк в кресле, задыхаясь. По лицу текли слезы, смешиваясь с холодным потом. Я был разбит, опустошен, вывернут наизнанку.
Дверь открылась. Вошел полковник. Он даже не взглянул на меня, его холодные глаза были устремлены на менталиста. Тот, не меняя выражения лица, доложил сухо и безэмоционально:
— Признаков сознательного сотрудничества с демоническими сущностями не обнаружено. Источник силы — аномалия, активированная травмой в детстве. Объект нестабилен и представляет потенциальную угрозу.
— Заключение ясно, — ледяным тоном произнес он. — Признаков скверны нет, но вы — аномалия. Нестабильная и неклассифицируемая. До дальнейшего выяснения обстоятельств вы переводитесь в Карантинный блок. Увести его.
Фиксаторы на кресле с шипением убрались. Двое сотрудников ОСБ тут же вошли и схватили меня под руки. Все было кончено. Из одной тюрьмы в другую, возможно, навсегда.
Дверь снова, плавно отъехала в сторону.
На пороге стояли трое. Кайл. Арсений Игнатьевич. И высокий мужчина в идеально отглаженном генеральском мундире.
— Боюсь, это невозможно, полковник.
— Товарищ генерал, — сдержанно, но с нескрываемым раздражением произнес Лебедев. — Это закрытая процедура.
— Я знаю, полковник, — ровным голосом ответил генерал, делая шаг в лабораторию. — Я все слышал. Охотник Зверев не является демонопоклонником. Именно в этом он обвинялся. Дело можно считать закрытым.
— Протокол требует немедленной изоляции подобных объектов, — напрягся Лебедев, не желая отступать.
— Протокол также требует разумного подхода, — отрезал генерал. — Капитан Виденеев берет на себя полную и личную ответственность за дальнейшее обучение и контроль охотника Зверева. Я санкционирую перевод объекта на специальную подготовку под его кураторство. Или у вас есть возражения против моего прямого приказа?
— Но он же отставник, бывший охотник, — с последней надеждой возразил Лебедев.
— Полковник, ты знаешь, что у нас бывших не бывает, — ответил генерал, и в его голосе прозвучала сталь.
Это был шах и мат. На лице Лебедева промелькнула и исчезла гримаса ярости.
— Приказ ясен. Возражений