– Ничего особенного, – ответил Сережа. – Найти слюду. Она очень необходима. Неподалеку от нас артель высекает изоляционные шайбы, прокладки… Им привозят слюду издалека. И, если мы найдем свою слюду, разве это плохо?
Мы опять переглянулись. Сергей, не замечая этого, продолжал:
– Ведь когда-то в петровские и в допетровские времена вывозили слюду с Урала. Не могли же ее всю вывезти. Не правда ли?
– Вы правы, молодой человек! – Мне захотелось поверить этому, хотя бы для того, чтобы поддержать Сережу в его догадках.
– И давно ты идешь по реке? – спросил Иван Макарович.
– Четвертый день, – мягко ответил Сережа и, как бы оправдываясь, сказал: – Приходится останавливаться. Делать анализы чуть ли не у каждого ручейка, впадающего в Людянку-Слюдянку, чтобы не потерять путь к месторождению.
– Как же это ты один отважился? – задал сочувственный отеческий вопрос Иван Макарович.
И Сережа сказал:
– Мы вышли вдвоем. С моим товарищем. С Володей. С химиком. Но хороший химик оказался плохим путешественником. Он побоялся идти по реке в глубь леса. К тому же встретилась змея…
– Так-так-так, – снова отозвался Иван Макарович. – А ты бродить по тайге, значит, не боишься?
– Нет, я тоже боюсь, – сознался Сережа. – И еще как… Но ходить по лесам, речкам, горам – моя будущая профессия. К ней надо привыкать, уже теперь…
Снова послышалось «так-так», и Сереже было предложено отужинать с нами. Он не отказался. И, слегка покраснев, сознался, что его продуктовые запасы, рассчитанные на семь дней, иссякают.
Мальчуган, появившийся здесь десять-пятнадцать минут тому назад, вдруг стал милым сыном и любимым внуком для двух чужих и неизвестных ему людей.
Его уложили спать в сторожку. Дали ему подушку и покрыли марлевым пологом от комаров. Мы же прокоротали ночь у костра, надеясь отоспаться днем,
Когда Сережа уснул, Иван Макарович объявил мне:
– Далеко пойдет парень. Такой не только слюду найдет, всю землю наизнанку вывернет, все золото выпотрошит и там, где о нем не слыхивали. Головастый он, парень-то.
И я верил в это. И мне так хотелось, чтобы Сережа нашёл слюду. Пусть тоненький пласт. Пусть крохотное месторождение, не имеющее большого значения. Это подымет его в своих собственных глазах. Это будет его настоящим началом трудной профессии.
Сережа проснулся поздно. Уха, сваренная Иваном Макаровичем, уже остыла. Подогрели. Старик приготовил ему пополнение продуктовых запасов. Я подарил Сереже свой «вечный» электрический фонарик. Он сказал:
– Ой, что вы! – и, увидев, что фонарик дарится ему от всего сердца, сказал: – Я давно мечтал о нем…
Затем, проверив, как работает фонарик, он еще раз поблагодарил меня и положил его в грудной карман.
Серёжа, не торопясь, надел свои резиновые сапоги, взвалил потяжелевший вещевой мешок, затем вооружился своим посохом с железным наконечником, напоминающим копье, и стал прощаться.
Мы обменялись адресами. Вскоре послышалось удаляющееся «буль-буль». Сережа уходил вверх по реке…
– Найдет, думаешь? – спросил Иван Макарович и, не дожидаюсь ответа, сказал: – Обязательно найдет. Такие всегда находят.
ПОДСНЕЖНИКИ. Фото М. Филатова.
Голубиная тетка
Марк ГРОССМАН
Рис. В. Васильева
РАССКАЗ
Не люблю я стриженых деревьев. Рядом с матерой сосной, бывает, сосна-малышка стоит. От одного корня. Дочь или сыночек. Видели?
Надя задумалась и сказала с заметной гордостью:
– Вот я так при отце жила. Как трава растет, думаю, слышал. Понимал, где гриб искать, птичьи слова знал,
Самодум он у меня был. Обо всем свое понятие имел. На колени меня посадит, дымком от трубочки обрастет, спросит:
– А правда, что зайчишка – трус? Я затороплюсь, закиваю головой. Отец усмехнется:
– А ты подумай!
И выходило из его слов, что у косого – храброе сердце. И еще он рассказывал, отчего бабочка-стекляница похожа на шершня и почему тихая улитка выживает на земле, и как себя волки лечат.
Я все просила, чтоб отец меня на охоту взял. Он отговаривал:
– Охота – трудная работа.
Ты по себе в жизни дерево руби.
Придя из леса, сажал меня на колени и пел:
Баю-баюшки-баю,
Колотушек надаю!
Я знала, колотушки – только для песенки, и сердилась, зачем он из меня маленькую делает?
Надя поднялась и подошла к квадратному отверстию, прорезанному в крыше рядом с голубятней. В отверстие был вставлен кусок стекла. Под этим окном стоял небольшой стол, чуть подальше темнела полочка с книгами, а возле нее висел на гвоздике мешочек с зерном и разные скребки для чистки голубятни.
По железной крыше мелко стучал дождик.
Я стал глядеть на голубей.
Это были представители разных пород, и все же они удивительно походили друг на друга.
«Странно, – думал я, – что общего между длинноносым почтарем-великан-цем и малышкой-чайкой, у которой клюв как пшеничное зернышко? А вот чем-то похожи…»
Бывает, что простое трудно заметить из-за того, что оно не бросается в глаза. Только хорошо привыкнув к серому воздуху чердака, я понял, в чем дело. Все птицы, за вычетом двух желтых голубей, были сизых диких цветов.
Странно! Но у каждого свои вкусы, и я не стал задумываться над этим странным подбором птиц.
Надя тем временем продолжала свой рассказ:
– Он очень любил петь, и всегда в его песнях шумели веточки и пахло кедровым орешком и еще чем-то – стреляным порохом, может быть.
В восемь моих лет отец достал из сундучка легкое ружьецо, двадцатый калибр, ижевку, сказал:
– Для начала это. Ну-ка, пальни!
Я просунула ложе под мышку – ружье-то длинное, никак его к плечу не приставишь – и пальнула. Отец снял с ветки спичечный коробок, долго оглядывал его, сказал, вздыхая:
– Ни дробины. Иди домой, дурочка. Я попросила:
– Дай еще стрелить. Попаду. Отец нахмурился:
– Не горячись – простынешь. Мама послушала меня, сказала:
– Вот и ладно. Нечего в лесу ходить. Дерева да звери, больше там ничего нет. Зачем тебе?
На другую весну отец стал собираться в лес, поглядел, как я обшивала своих кукол, заметил:
– День долог, а век короток, дочка, – и кивнул матери: – Подвяжи-ка ей мешочек за спину. Лесовать пойдем.
Мама поджала губы, вздохнула и стала готовить еду в дорогу. Покидала я своих кукол на сундук, взяла ружье, и мы ушли в тайгу.
Я тогда