Минут через двадцать Манюрка, легкая на ногу, сообщила, задыхаясь, что к конторе подошло великое множество солдат с ружьями и что это они так страшно бьют в барабаны..
– Что бы это могло значить?
Иван Андреевич намеревался уж сам дойти до конторы, но пришел Щукачев – старший обходной завода. Марфа Кали-нична засуетилась, удивленная и несколько испуганная неожиданным приходом соседа. Хотя муж и частенько наведывался к.Щукачеву, тот ни разу не бывал у них. Не заглядывала и жена его. Заходил только его пасынок – Борис Абросимов, которого Щукачев не любил и давно грозился выгнать из дому
Марфа Калинична боялась, что Щукачев, не любя Бориса, может чем-нибудь повредить Александру за то, что тот водится с его пасынком. А повредить ведь легко: Щукачев, как начальник заводского караула, в большой чести у главного управителя. Марфа Калинична пугалась, когда видела насупленные лохматые брови Щукачева и его глубоко удвинутые в орбиты'недобрые, словно щупающие глаза Она не любила его еще и потому, что знала, как бесчеловечно жесток он в своей семье. Всем на заводе известно было, как Щукачев, рассердившись за что-то на свою жену, велел выпороть ее в волостном правлении.
Перекрестившись в передний угол, Щукачев сел на стул, услужливо поданный хозяйкой.
– Як тебе, Андреич, все с той же докукой. Насчет достройки дома. На днях бревна возить буду. Решил строиться беспременно. Но ведь ты знаешь, какой сейчас народишко пошел. Мошенник на мошеннике. Раз топором тюкнет, ему подавай уж на косушку. Так я на тебя рассчитываю. Отблагодарю по совести, в обиде не будешь.
Марфа Калинична, слушавшая Щукачева с видом почтительного внимания, соображала про'себя: зачем же он в самом деле пожаловал? Второй этаж Щукачев собирается надстраивать только с осени, а разговор ведет почему-то сейчас. Разговор тем более ненужный, что совсем недавно Иван Андреевич уже дал обещание поплотничать у него.
– Может, и сыновья твои пособят, – продолжал Щукачев, бросая взгляд в сторону горницы. – Где они у тебя? Гуляют все еще?
Марфа Калинична поспешила ответить с самым простодушным тоном:
– Яша только что здесь вертелся, а Александр спит в чулане. Дрова колол, так умаялся.
Говоря так, она трепетала от мысли: вдруг Иван Андреевич возьмет да и бухнет, что ребят нет дома.
Но Иван Андреевич был глух на одно ухо и не разобрал толком, что сказала жена.
– Слышал, кто прикатил к нам? – заговорил Щукачев, обращаясь к Жигулеву. – Лучше всякой музыки этот барабанный трескоток. Давненько не бывали у нас в гостях солдатики. Опять понадобились.
– А к чему бы это?
– К чему? А то, что царя и бога перестали признавать. Выше начальства себя возомнили. А теперь пусть-ко попробуют высунуть башку… Приказание от самого губернатора: чуть что – и стрелять. Они, политиканы, хитры, а высшее начальство похитрее их будет. В верхах все известно, что они опять заваривают. Власть, она все знает и все предусматривает. На то она и власть, богом данная.
Помолчав, Щукачев продолжал доверительным тоном:
– Хочу тебя предупредить, Андреич. Видели твоего Александра с Андрюшкой
Жданом. А ведь это рестант из рестантов. От него вся эта нечисть и завелась у нас. В городе он два раза с речью выскакивал, когда флажники эти бегали по улицам. Во все горло, говорят, орал: «Сшибить надо царя с трона!» Наш Бориско от него и набрался этой крамолы. Совсем с панталыку сбился. В тюрьме посидел, известку вдоволь понюхал и снова за то же принялся. Я уж и ладом и всяко учил его. Не слушает. Придется, видно, по-другому. Смочу конец веревки и поучу. Поучу так, что не сядет и не ляжет. И ты, Андреич, своего тоже прикроти. Натяни вожжи потуже.
– Кто это вам, Филимон Павлыч, сказывал про нашего-то парня? – осторожно осведомилась Марфа Калинична. – С вашим Борисом наш похаживает, это верно. А со Жданом его никто не видал. Да и отец с ним на днях серьезно поговорил. Он все ж таки слова наши берет во внимание.
– Есть люди, Марфа Калинична. От людей не укроешься. Все видят, все знают, – уклончиво отозвался Щукачев и опять повернулся к Жигулеву.
– Прокламации к тебе в руки, Андреич, не попадали? Слышь, позавчера они всю ночь разбрасывали.по улицам.
– Он у Меня перемогается что-то, Филимон Павлыч, – сказала Марфа Калинична, опережая мужа, готового выложить правду. – Ничего мы с ним не слыхали и не видали. И что за прокламации такие, не знаем.
– (Комитет у них какой-то, не понял я… – начал Иван Андреевич к ужасу жены, но не кончил: лампа, давно чадившая, вдруг пугливо замизюкала и погасла. В наступившей темноте Марфа Калинична со столь выразительным шипением ткнула мужа в бок, что он, наконец, уразумел свою «промашку».
Щукачев ушел. Марфа Калинична плюнула ему вслед: «Провались, нечистая сила!» – а потом накинулась на мужа:
– Ты разве не видишь, зачем этот иуда приполз? Что ты с ним по всей чистой правде разговариваешь? И где Саша, где Яшка? Где они шатаются, полуношники?
Старики так и не дождались сыновей: уснули. Не слыхали они, как уже в потемках бесшумно переметнулся Яша через заплот, как немного погодя отпер он дверь Александру и как потом, улегшись в сени,- братья долго перешептывались между собой.
– Думают нас на испуг взять: солдат пригнали. Ты, Яшка, завтра будь наготове, как объявят: «Забастовка!», выбегай из цеха, не задерживайся и других за собой тащи. Солдат не бойся. Что нам солдаты! Солдаты теперь поумнели: не пойдут против рабочего. Только бы нам свой народ весь поднять. Лиха беда – начало.
– А ты тяте скажешь утром?
– Не стоит. Разволнуется раньше времени. Все равно он меня не послушает. Ну, Яшка, спать давай. Рано вставать.
Утром Александр ушел до первого гудка, вскоре за ним и Яша. Первый раз в жизни он с радостью бежал в литейную. Нетерпение подстегивало его. Он огорчился, увидев, что утро начинается так же, как всегда. Закручивая цигарки, вяло переговариваются молодые формовщики. Рабочие постарше уже укладывают опоки, готовя их к набивке. Ничего вокруг не предвещало перемен.
Проревел третий гудок.
– Яшенька! – осторожным шепотом сказал, подходя, Окентич, – сбегай, бога ради, до токарного. Что они там? Оттуда должны сигнал дать. Беги, голубчик. Змея нет еще.
Только Яша вошел в токарный цех и не успел еще осмотреться, как откуда-то издали донесся многоголосый тяжелый гул и топот ног, широко распахнулись двери со стороны смежного цеха, и