Воцарилась тишина. Все работы остановились. Мастер медленно выпрямился, отложил свой инструмент. Он посмотрел на меня так, будто я только что заговорил на языке троллей.
— Что ты сказал? — спросил он тихо.
Я понял, что совершил ошибку, но отступать было поздно.
— Я сказал… что угол установки шпангоута… ребра жесткости… влияет на остойчивость судна. У вас он близок к прямому. Это делает корабль более поворотливым, но менее устойчивым. У людей с Юга… я видел такие… угол больше. Корабль меньше качает.
Мастер подошел ко мне вплотную. От него пахло смолой, потом и старой кожей.
— Ты откуда это знаешь? Кто тебя учил?
— Я… видел много кораблей, — уклончиво ответил я. — В дальних плаваниях.
Он долго смотрел на меня, потом внезапно хлопнул себя по лбу.
— Так это ты тот самый! Чужеземец-целитель! Тот, что Асгейрову жену с того света вытащил!
Я кивнул. Репутация уже работала на меня.
Мастер почесал затылок, разглядывая свой драккар новыми глазами.
— Угол… остойчивость… — пробормотал он. — И правда, «Морская Змея» последний раз здорово клалась на борт при сильном ветре. Думал, балласта мало… А ты, выходит, в корабельном деле шаришь?
— Я много чего видел, — снова повторил я свою мантру.
Мастер хмыкнул, кивнул, вернулся к работе. Но теперь он поглядывал на шпангоуты уже с пристрастием. Я видел, как в его голове крутятся мои слова.
Я двинулся дальше. Балунга шел за мной, но теперь его молчание было задумчивым.
Мы вышли к дальнему краю поселения, туда, где частокол заканчивался и начинался лес. Тут стоял маленький, почти игрушечный домик, крытый мхом и дерном. От него веяло древностью и тишиной. Перед ним, на пне, сидела старуха.
Она была так стара, что казалось, время сплело ее из корней, кожи и тени. На лице змеилась сеть глубоких морщин. Ее волосы серебрились из-под темного платка. В костлявых пальцах она держала посох, унизанный резными рунами и мелкими птичьими черепками. Я впервые в жизни столкнулся с самой настоящей вёльвой!
Я замер. Старуха глядела куда-то внутрь себя, или сквозь время. Но когда я сделал шаг, чтобы обойти ее по широкой дуге, ее голова медленно повернулась. И взгляд… ее глаза были молочно-белыми, слепыми. Но я почувствовал, как этот взгляд пронзает меня насквозь. Она видела. Видела не мою молодую оболочку, а то, что было внутри. Мою душу. Душу из другой реальности.
Она подняла свой посох и медленно, почти невесомо, ткнула им в мою сторону. Ее сухие и потрескавшиеся губы шевельнулись, и тихий, шелестящий, как осенняя листва, голос произнес:
— Дважды рожденный… Печать иной крови на челе твоем… Тень великого змея за спиной… Иди. Твой путь только начинается. Но помни… за всякое знание надо платить. Всегда.
Она опустила посох и снова уставилась в пустоту, как будто ничего не произошло.
У меня по спине побежали мурашки. Она знала. Чувствовала. Это была не театральность — это была тихая, леденящая уверенность. Магия этого мира была реальной. И она уже положила на меня глаз…
Я поспешил уйти, чувствуя, как холодок страха скребется у меня под сердцем. Балунга, шедший сзади, сделал жест, призывающий защиту Тора.
— Не связывайся с ней, знахарь, — пробормотал он. — Она и не таких, как ты, на корм рыбам пускала.
Мы пошли обратно, и я услышал, как местные, указывая на поселение, называют его. Не «деревня» или «хутор». Они называли его гордым, звучным именем.
— Все-таки хорошо тут у нас, на Буяне!
— Завтра, к нам охотники вернуться. Торг будет!
Буян…
В моей голове что-то щелкнуло. Громко, как удар молота о щит. Знаменитый остров Буян из русских сказок, заговоров и былин!
«Ветер весело шумит, судно весело бежит мимо острова Буяна, в царство славного Салтана, и желанная страна вот уж издали видна!» — вспомнил я слова Пушкина.
Это было легендарное, мифическое место силы! И я находился прямо здесь, в его прототипе. В скандинавском поселении, которое дало имя сказочному острову у славян. Два моих мира — исторический и мифический — внезапно, с оглушительным грохотом, сошлись в одной точке. У меня перехватило дыхание. Я остановился, глядя на бревенчатые дома, на фьорд, на людей, и увидел не просто викингов, а живую легенду. Я оказался внутри мифа.
Вечером в доме Бьёрна было шумно. Охотники вернулись с добычей — огромным лосем. Повод был отличный. Ярл велел готовить пир.
Большой зал наполнился людьми, дымом от очага, запахом жареного мяса и хмельного меда. После легкой работы по дому я сидел на своем привычном месте у входа, в тени. Мне принесли еду — хороший кусок мяса и даже немного меду в маленькой, личной пивной чаше. Мое положение явно улучшалось.
Бьёрн, уже изрядно хмельной, веселился, делил добычу между охотниками, хвастался подвигами. Потом его взгляд упал на меня.
— Эй, чужеземец! — гаркнул он, и в зале потихоньку стихло. — Говорил ты утром, что скальд! Может, порадуешь нас песней? О подвигах? О богах? О далеких землях? Спой нам сагу! Докажи и моим гостям, что ты не просто трещотка!
Все взгляды устремились на меня. Это был чистой воды вызов. Отказаться — значило упасть в грязь лицом, потерять все, что с таким трудом удалось заработать. Спеть что-то плохое, неубедительное — результат был бы тот же. Нужно было блеснуть.
Я медленно встал. Прошелся взглядом по залу — по румяным, ожившим лицам, по сверкающим глазам, ждущим зрелища.
— А у ярла есть лира? — спросил я тихо, но так, чтобы было слышно.
Бьёрн удивился, затем кивнул одному из дружинников. Тот принес старый, потрепанный, но еще крепкий струнный инструмент, похожий на маленькую арфу. Я взял его в руки. Лады были грубыми, струны — жильными, не идеально настроенными. Но я узнал этот инструмент. В прошлой жизни, на ролевых играх и фестивалях старины, я неплохо на нем играл. А это новое тело… оно словно ждало этого. Пальцы сами легли на струны.
Я несколько раз провел по ним, настраивая на слух. Звук был глуховатым, дребезжащим, но вполне чистым. В зале замерли. Игра на лире считалась искусством, доступным немногим.
— Я спою вам песнь моих предков, — сказал я, и мой голос зазвучал громче, увереннее. — Не о подвигах конунгов. Не о гневе богов. Это песнь о море. И о том, что объединяет все народы. О том, как одинокий