Далее — дорога домой. Вечерние пробки. Красные глаза стоп-сигналов. Агрессивные моргания фар. Радио трещало попсой. Я выключил. Тишина оказалась хуже. В ней было слишком громко слышно собственное дыхание — хрипловатое, с присвистом. И хреновые мысли.
Одиночество. Оно заполняло машину плотнее выхлопных газов за лобовым стеклом. Нет жены. Нет детей. Нет даже кошки. Только старый пес ждал дома.
Вся жизнь — архивы, библиотеки, пыльные витрины музеев, раскопки в грязи под дождем. Изучение мертвых. Реконструкция их быта. Их войн. Их верований, в которые я сам не верил.
Исторический бой когда-то был моей единственной отдушиной. Но очередное чемпионство в ИСБ казалось теперь сном. Ощущение веса настоящего меча в руке, звон клинков, азарт схватки, братство таких же увлеченных психов… Тело тогда слушалось. Было сильным. Быстрым. Молодым. А сейчас оно казалось тюрьмой из ноющих костей, хрустящих суставов и капризного мотора под ребрами.
Я ненавидел свою эпоху. Искренне, до тошноты. Ее пластиковую пустоту. Ее цифровую мишуру. Ее вечную спешку в никуда. Ее цинизм, прикрытый политкорректностью. Меня тянуло туда. В восьмой век. К Рюрику в Ладогу. К Кию на днепровские кручи. К легендарному Славену, к скифам… В эпоху железа и крови. В эпоху, где правда была проста как удар топора. Где честь не была пустым звуком. Где смерть ходила рядом, но и жизнь горела ярче, жарче. Где красота была в силе, в мастерстве, в выкованном клинке, в уходящей за горизонт ладье. Где небо было ближе, а боги — хоть и вымышленные, но хоть как-то объясняли эту жестокую и прекрасную загадку бытия.
Но… Разум тут же бил меня отрезвляющей пощечиной. Любой порез… Банальный порез ржавым гвоздем. Или зубной абсцесс. Или глисты. Или простая простуда. Смерть подстерегала на каждом шагу. Жизнь длиною максимум в тридцать лет. Грязь. Холод. Голод. Постоянный страх перед набегом, болезнью, неурожаем.
Прогресс, как ни крути, дал тепло, свет, медицину, горячую ванну и виски. Вот он, проклятый компромисс. Мечтать о подвиге — и бояться порезаться. Жаждать правды — и ценить комфорт лжи. Я заперт между эпохами. Чуждый здесь. Недостойный там.
Подъезд пах сыростью, дезинфекцией и чужими жизнями. Лифт скрипел, поднимаясь на пятый этаж медленно, нехотя. Как и я. Ключ щелкнул в замке. Тьма прихожей. Потом — радостный топот когтей по паркету, скулеж, теплый комок шерсти, тыкающийся мокрым носом в руки.
— Здравствуй, Бой… — хрипло поприветствовал я друга. Затем присел, обнял старого пса, вжав лицо в его шею. Пахло псиной, сном и безграничной преданностью. — Ну как ты тут? Один? Скучал? Я скучал. Только ты у меня и есть, старина. Только ты…
Он вилял хвостом, стараясь лизнуть лицо. Его слепые от катаракты глаза смотрели куда-то в сторону, но любовь в них была настоящей. Единственной настоящей вещью в этой квартире. Я насыпал ему в миску корма. Звук жадного чавканья наполнил кухню.
Я оглянулся. Квартира — двушка. Не дом, а склеп. Книги. Горы книг. На полках, на столах, на полу. Монографии по археологии Скандинавии. Труды по славянскому язычеству. Атласы древних торговых путей. Сборники саг и летописей в дорогих переплетах и потрепанных советских изданиях. Пыль. Много пыли.
И оружие. Не настоящее, конечно. Декор. Но качественный. На стене — щит-рондаль, копия новгородского, с умбоном и краской, слезшей от времени. Рядом — каролингский меч, точная реплика по находке из Гнёздова. Длиннющий датский топор-бродекс. Славянская секира. Сабли. Все — холодное, острое, красивое в своей смертоносной функциональности. Памятники тем временам. Памятник моей ушедшей силе, моей страсти. Никому не нужный. Как и я сам.
Грусть накатила тяжелой, вязкой волной. Сдавила грудь. Я плюхнулся в старое кресло перед монитором. Включил комп. Машинально налил в граненый стакан виски. «Красный лейбл». Дешево и сердито. Достаточно крепко, чтобы приглушить боль. И физическую, и душевную.
Бухать я начал… Когда понял, что больше не смогу. Не смогу встать в строй на ристалище. Не смогу три часа махать стальным тренировочным мечом под палящим солнцем. Когда колено окончательно отказало после прошлогодней экспедиции под Старую Ладогу. Когда сердце впервые громко заявило о своем износе. Когда последние «мои пацаны» по реконструкции, видя мою немощь, стали звать на посиделки все реже. Будто выдернули стержень. Выключили свет. Оставили в холодной пустоте с книгами и декоративными клинками. Виски стал единственным теплом. Липким, обжигающим, разрушительным. Но теплом.
Я сделал глоток. Огонь прошел по пищеводу, разливаясь в желудке тупым жаром. Еще глоток. На экране мелькнул браузер. Я тупо кликал по ссылкам. «Новые исторические фильмы». «Документальные расследования о варягах».
Но везде царили тупой пафос, ляпыи попса, приправленная патриотизмом или западным глянцем. На одной из вкладок полуголая фурия застыла с мечом в руке… Пф. Я хмыкнул. Выпил еще. Стакан опустел. Налил новый. Пальцы слегка дрожали.
Тупая тяжесть за грудиной сменилась знакомым, леденящим страхом. Сердце барахлило. То замирало, то бешено колотилось, как птица в клетке. В ушах стоял гул. На спине под рубашкой проступил липкий пот. Я откинулся в кресле, закрыл глаза. Рука сама потянулась к стакану. Еще глоток. Но это уже не помогало. Только добавляло масла в огонь. Тело ломило. Колени горели. Спина была одним сплошным узлом боли.
Я смотрел сквозь опущенные веки на ряды книг, на мерцающий экран, на силуэты оружия на стене. Бессмысленно. Все бессмысленно. Вся эта жизнь. Пыльный профессор, читающий лекции о величии мертвых. Одинокий старик, топящий отчаянье в дешевом пойле. Бывший воин, чье оружие стало музейным экспонатом.
«Инфаркт или инсульт… — пронеслось в голове. — Неважно. Приди. Забери. Кончи эту пародию. Дай покой. Или… Или дай шанс на перерождение».
Теория квантового бессмертия в этом пьяном тумане сейчас казалась мне соломинкой. Ведь сознание не умирает. Оно… перемещается. В другую ветку реальности. Где ты еще жив. Или где ты — другой. Молодой. Сильный. Где можно начать все сначала. В другом времени. В другом месте.
Было бы здорово… Оказаться там. У истоков. В гуще событий, о которых ты читал тонны книг. В эпохе правды. Даже если эта правда — смерть от пореза или топора врага. Лучше яркий миг в настоящем, чем вечность в этом… застывшем памятнике.
Боль в груди сжалась тисками. Стало трудно дышать. Очень трудно. Я попытался вдохнуть глубже — не получилось. Горло сжал спазм. Стакан выпал из ослабевших пальцев, упал на ковер, не разбившись. Виски пропитал ворс, запах стал